– Я поняла. Спасибо. У меня мало времени – мне дали визу всего на двадцать дней. Я примусь за работу прямо сейчас.

– Сейчас вы, как уполномоченный представитель, подпишете документ, по которому завещание вступит в силу. И все, что здесь указано, отныне будет принадлежать наследнице. – Лойк разложил документы на большом столе, достал ручку и протянул ее Миле.

– Я должна все прочитать. – Мила растерянно взглянула на нотариуса. – Я не буду подписывать, не читая. Я действую по поручению, а потому должна быть вдвойне внимательна.

– Хорошо, хотя я думал, что в России вам уже передавали копии этих документов.

– Нет, Варвара Петровна мне ничего не показала. Она просто дала прочитать приглашение приехать в Амстердам.

– Ничего страшного. Вот, я оставляю все вам. Читайте, если будут вопросы, обязательно записывайте их – при следующей встрече я постараюсь вам ответить. Надо сказать, господин Сорокко облегчил вам работу – все документы продублированы на русском языке. Желаю удачи. – Нотариус улыбнулся, и они с переводчицей покинули дом.

Еще через полчаса, закончив уборку, ушла дама, помогавшая Сорокко по хозяйству. Мила вежливо улыбнулась ей на прощание, закрыла дверь и села на диван в холле. Она осталась одна в доме. И ей предстояло узнать чужую жизнь и даже чужие тайны. Ей, которая всегда сторонилась всего неделикатного. Мила вздохнула и осмотрелась. Дом был маленький, но очень разумно устроенный. Даже узкая винтовая лестница, ведущая на второй этаж, казалась частью интерьера, частью обстановки. «Как они по ним поднимаются? Я же туда точно не пролезу!» – удивилась она и тут же решила проверить это. Чугунные перила были словно теплыми, а гудящие под ногами ступеньки широкими и удобными. Мила поднялась на второй этаж и оказалась в спальне – большой комнате с деревянными балками, белыми, словно белеными, стенами и кроватью, застеленной стеганым ситцевым покрывалом. Занавески, покрывало, даже ковер на полу – все было бело-голубого, бело-синего рисунка. «Ну да, знаменитый дельфтский фарфор. Как же иначе». Мила вспомнила, как она читала о том, чем славятся Нидерланды. Тут же в спальне стоял высокий шкаф с открытыми полками, внизу – забавные фигурки, вазы и тарелки. Все предметы были красивы той особенной домашней, уютной красотой, которая характерна для искусства стран, обделенных хорошим климатом. «Это все очень логично: когда за окном шторм и наводнение, шквалистый ветер, дома должно быть уютно, чисто, красиво. И предметы эти такие и есть. Голубой и белый – свежесть и чистота».

Мила провела пальцем по высокой статуэтке и машинально отметила: пыли нет.

Второй этаж был почти свободен от мебели и предметов в отличие от первого, куда вскоре вернулась Мила. Здесь были вазы, вазочки, письменный прибор из дорого камня, статуэтки и бюсты известных людей. На стенах висели картины, фотографии Амстердама, карты. Мила подошла к высокому шкафу – за стеклом были книги, в основном на русском языке. Маленький коридор вел из гостиной в кабинет и гардеробную. «Там я найду одежду и личные вещи. Там будет много одежды – шляпы, обувь, зонты…» Ей страшно не хотелось касаться этих вещей. Ей было неловко, неудобно трогать то, что когда-то принадлежало другому человеку, чем он пользовался и что могло хранить какие-то личные, почти интимные тайны. «Нет, одежду я трогать не буду. И продавать не буду. Я ее отдам. Тут же можно в церковь отнести. Или этой женщине, которая у него убирала. Она распорядится, как сочтет нужным», – приняв такое решение, Мила почувствовала облегчение.

Она вышла в холл – на массивной вешалке в прихожей висело пальто, и Миле вдруг показалось, что хозяин только лишь отлучился на минуту и сейчас вернется. «Нет, так не годится, этак мне призраки мерещиться начнут». Она решительно сняла с вешалки пальто и положила на большой сундук, туда же она положила шляпу, пару зонтов и шарф. «Вот, это можно уже упаковать». Холл сразу приобрел необжитой вид. Мила заглянула в стенной шкаф, вытащила оттуда высокие резиновые сапоги, зюйдвестку и пару теплых рукавиц. Все это она тоже сложила на сундук.

Кухня была большой и темной – Мила поняла, что все дело в темном дереве, которое здесь было повсюду: панели на стенах, пол, темная мебель, высокие посудные шкафы. Окно, как и везде, было без занавесок. «Что у них за манера – жить у всех на виду!» – подумала Мила. Она всегда считала, что окна – это украшение комнаты только в том случае, если они оформлены, то есть если на них висят занавески.

На кухне она просмотрела все шкафы – тут была посуда, красивое стекло и другие предметы сервировки: солонки, соусники, перечницы. На отдельной полке стояли старинные кофемолки. Мила взяла одну и прокрутила ручку. Из кофемолки донесся мелодичный звук – словно маленькая шарманка выводит жалостливую мелодию. «Неужели и это надо продать?! Может, взять в Москву?! Ведь такая прелесть!» Мила осторожно отставила кофемолку в сторону. Выдвинув ящик комода, она обнаружила скатерти. Она брала в руки тяжелое полотно, перебирала строго вышитые квадраты салфеток, накидки на чайники, вязаные и плетеные подставки под кофейники. Запасы столового текстиля были огромны – Мила даже удивилась, что этим всем владел мужчина.

Она окинула взглядом кухню, которая, видимо, иногда служила и столовой.

«Сколько же человеку всего надо! Или ему так кажется? Кажется, что надо купить, приобрести, найти. А потом все это, невостребованное, хранится где-то в шкафах и обнаруживается, когда уже человека нет. Грустно. Но дело даже не в том, что на приобретение и хранение этого потребовались деньги и место. Самое ужасное, что никто не узнает, как и почему это было куплено – с каким настроением, кто был рядом в этот момент. Никто никогда не узнает, по каким причинам это хранилось и какие воспоминания с этим связаны. Вещи не умеют разговаривать, что бы там ни писали в книжках. Можно только домыслить и пожалеть, что не знаешь всей правды!» Мила вдруг пожалела этого неизвестного ей Вадима Сорокко. Он уходил, оставляя все на своих местах, и скорее всего сожалел, что нет рядом человека, которому можно было рассказать историю этих вещей.

Мила еще раз обошла весь дом, еще раз почти по-стариковски вздохнула о неуемности человеческого стремления к накоплению, о множестве вещей, более живучих, нежели люди. Внезапно она вспомнила свою квартиру, в которую с таким тщанием несла всякую ерунду, вроде искусственных цветов и мягких игрушек. Она вспомнила бессчетное количество чашек, салфеток и прочей ерунды, скопившейся в ее шкафах. «Приеду – все раздам, подарю, выброшу! – подумала Мила. – Не буду ничего копить». И ерунду покупать больше не буду. Только красивые и нужные вещи!» Она сама не заметила, как «наступила на ногу» своей собственной логике.

Большие часы в гостиной пробили два часа пополудни. Мила спохватилась и раскрыла папки. «Работать я буду здесь. Я – гость, мое место в гостиной». Мила чувствовала себя неуютно, почти неловко – ей невольно придется копаться в жизни этого человека.

По всей видимости, Вадим Сорокко был очень аккуратным. Об этом свидетельствовал не только порядок среди личных вещей, но и то, как были описаны предметы. Своей рукой он начертил всю таблицу, где были указаны точные характеристики, приблизительная стоимость и рекомендации, где или кому продать, кто претендует на вещь. Мила начала с предметов больших, серьезных: с картин, скульптур – их было немного. Потом она перешла к книгам и фотографиям. Далее последовали фарфоровые статуэтки и вазы, посуда, подсвечники, пепельницы. Мила почти бегом прошлась по обширному списку – Сорокко был педантичен, и сейчас это очень облегчило ей работу. Через три часа Мила подняла голову. Большую часть работы она сделала. Она просмотрела почти все, что Сорокко рекомендовал продать. «Он как будто все знал. Он словно предвидел, что Варваре Петровне нужны деньги. Хотя что тут мудреного – она одинока, пенсия маленькая…» Мила встала, походила по комнате. Потом сняла жакет, подвернула рукава блузки и принялась за работу. «Сейчас я соберу все простые, самые недорогие вещи: кухонную утварь, старую посуду, щетки, все старое, что вряд ли можно будет продать. Сложу в коробки, и завтра пусть их отправят на «старческий аукцион». Мила удивилась, что нелепым и не очень красивым названием именовали аукционы наследств.