Наиболее подробно церемония перенесения мощей описана в «Сказании о чудесах», где не только воспроизводится вся цепь событий, но и сообщается о том, что у ее участников, как и в 1072 г., возникли проблемы с внесением в церковь гроба св. Глеба. «И в первый день месяца мая освятили церковь, в субботу второй недели после Пасхи. На следующий день, в святое воскресенье, когда празднуется день Жен-мироносиц, во второй день того же месяца, начали служить утреню в обеих церквах. И поставили на специально для этого устроенные и украшенные сани гробницу святого Бориса. И за ней шел Владимир с благоговением и смирением, в сопровождении митрополита и священников со свечами и кадилами. Тащили сани толстыми веревками, толкая и прижимая вельмож и бояр. По обеим сторонам дороги, по которой тащили честные раки, была устроена ограда, но из-за множества людей невозможно было ни идти, ни тащить сани. Тогда Владимир велел кидать в народ деньги, меха и ткани, и, увидев это, люди бросились туда, другие, пренебрегши этим, к святым гробницам устремились, чтобы удостоиться прикосновениям к ним. И ни один из всего множества собравшихся людей не мог удержаться от слез из-за радости и благоговения. И едва могли тащить сани. На вторые сани, за Борисом, поставили гробницу Глеба, и за ней шел Давыд с епископами, духовенством, боярами, со множеством людей, и все взывали „Кирие, элейсон!“ и со слезами призывали Бога.

И вот какое преславное чудо было: когда везли святого Бориса, то никакой помехи не было, только теснота из-за людей мешала, а когда повезли Глеба, то остановилась рака, и не могли ее сдвинуть. И когда потянули с силой, то веревки разорвались, хотя и были очень толстыми, так что взрослый мужчина едва мог обхватить двумя руками. Также и новые веревки все разорвались, а все люди восклицали: „Кирие, злейсон!“ И великое множество было людей и по всему городу; и на заборах, и на городских стенах. И словно гром гремел от всенародного клича: „Господи, помилуй!“ И так с трудом смогли от утрени до Литургии перевезти гробницы в церковь».

Не исключено, что эта аллюзия на события 1072 г. была сделана сознательно и имела определенный политический смысл, который становится ясен при обращении к Ипатьевской летописи, сообщающей о том, что после перенесения мощей Бориса и Глеба в новую церковь между князьями случился конфликт по вопросу о месторасположении их гробниц. «И произошла ссора между Владимиром, с одной стороны, и Давыдом и Олегом, с другой: Владимир хотел раки поставить посреди церкви и терем серебряный поставить над ними, а Давыд и Олег хотели поставить их под сводом, „где отец мой наметил“, на правой стороне, где и устроены были им своды. И сказали митрополит и епископы: „Киньте жребий, и где угодно будет мученикам, там их и поставим“, и князья согласились. И положил Владимир свой жребий, а Давыд и Олег свой жребий на святую трапезу; и вынулся жребий Давыда и Олега. И поставили их под свод тот, на правой стороне, где и теперь лежат».

Приведенный фрагмент не только говорит в пользу того, что вышегородские торжества 1115 г. стали возможны в результате династического компромисса, оказавшегося на проверку весьма шатким, но также красноречиво свидетельствует о том, что киевский князь, пытавшийся навязать свою волю двоюродным братьям, поставив гробницы в специально устроенном им месте (под золотым шатром), считал попечение о них исключительно своей прерогативой. Подобное представление сохранилось у Владимира Мономаха даже после казуса 1115 г., ибо, как сообщает «Сказание о чудесах», он и по перенесении мощей в новую церковь еще больше украсил святые гробницы. «Исковал серебряные пластины и святых на них изобразил и позолотил, ограду же оковал серебром и золотом, устроил позолоченные с большими хрустальными подвесками, сверху покрытыми золотом, светильники, в которых всегда горели свечи».

«Сказание о чудесах», составленное, как полагал Н. Н. Воронин, переяславским епископом Лазарем (1105–1118), который ранее был настоятелем вышегородской церкви Бориса и Глеба (1072–1088), а затем — игуменом Выдубицкого монастыря (1088–1105), имело целью не только дополнить Борисоглебский агиографический цикл, но и подчеркнуть ключевую роль Владимира Мономаха как главного почитателя страстотерпцев. В 1117 г. киевский князь заложил церковь на месте гибели Бориса — реке Альте, — здесь же в мае 1125 г. скончался и он сам. Почитание князей продолжалось и в Чернигове: Давыд Святославич возвел здесь церковь Св. Бориса и Глеба, где и был погребен в 1123 г. (до этого усыпальница черниговских князей находилась в основанной Мстиславом Тмутороканским церкви Спаса).

Подводя итоги, можно выделить в развитии культа Бориса и Глеба несколько этапов. Формирование его началось в середине XI столетия в результате политики Ярослава Мудрого, ориентированной на укрепление династических традиций; на первом этапе почитание князей-мучеников имело лишь родовой характер, о чем свидетельствуют данные княжеской антропопонимики. Наследующем этапе, в 70-х гг. XI в., сыновья Ярослава выступили инициаторами придания родовому культу официального канонического статуса. К этому времени оформились антагонистические тенденции, в соответствии с которыми Изяслав и Всеволод (а позднее и их сыновья) отдавали предпочтение почитанию Бориса, а Святослав — почитанию Глеба, что отразилось в летописных и агиографических памятниках. Третий этап совпал с территориальной дифференциацией «Русской земли» на рубеже XI–XII вв., когда между тремя ветвями потомков Ярослава активизировалась борьба за патронат над вышегородскими святынями. Первоначально он принадлежал киевскому князю, но когда в 1113 г. политическое «старейшинство» перестало соответствовать династическому, дальнейшие мероприятия, направленные на развитие культа, стали возможны лишь в результате компромисса между сыновьями Святослава и Всеволода. Усиление потомков последнего во второй четверти XII в. способствовало трансформации Глебоборисовского культа в Борисоглебский.

Корпус источников по истории войны за наследство Владимира Святославича отнюдь не исчерпывается памятниками древнерусской историографии: существуют два скандинавских «сценария» этих событий, представленных в «Саге об Ингваре Путешественнике» и в «Пряди об Эймунде», входящей в состав «Отдельной саги об Олаве Святом», которая сохранилась в единственной исландской рукописи — так называемой «Книге с Плоского острова», составленной между 1387 и 1394 гг.

Обе саги повествуют о пребывании на Руси в первой четверти XI в. дружины варяжских наемников во главе с конунгом Эймундом, принимавшим активное участие в войне между сыновьями «конунга Вальдимара» — Бурицлавом, Ярицлейвом и Вартилавом. Разница между ними заключается в том, что герой «Пряди об Эймунде», Эймунд сын Хрёрека, представлен потомком конунга Харальда Прекрасноволосого (первого короля единой Норвегии), тогда как в «Саге об Ингваре Путешественнике» Эймунд, сын Аки, является зятем шведского конунга.