Лео побежал, но не к шкафчику, а к месту, видеть которое вахтер никак не мог. К общему холлу. Там он осторожно придвинул стул к стене и повернул обе ручки вентиляционного окошка.

Того самого окошка, у которого он сейчас находится.

Лео подтягивается, проскальзывает в открытое окно, мягко спрыгивает на пол и крадется к буфету.

И понимает, насколько другие испытывает сейчас ощущения.

Находиться в школе посреди ночи. В покинутой комнате, которая медленно наполняется его собственными движениями.

Только он. Как же чудесно сначала выдумать что-то, а потом – именно так и сделать.

И в тело вдруг возвращается то бродячее, живущее, беспокойное, радостное.

То, что сделало его мягким и счастливым внутри, а снаружи – как никогда сильным, когда он вытирал кровь, и знал, что спас маме жизнь, и даже не боялся, что папа вернется и снова изобьет маму.

Шкаф снабжен висячим замком. Вот зачем Лео положил в сумку кое-что еще, а именно – стамеску и молоток. Он не станет нападать на сам замок, слишком много шуму, он займется маленькими ломкими детальками.

Двух ударов достаточно – замок падает на пол, можно открывать дверцу шкафа.

Белая кассовая жестянка стоит на нижней полке.

Он оглядывается на темную комнату, наполненную движениями, которые – только его, и перекладывает жестянку к себе в сумку.

Он уже собрался уходить, когда его взгляд упал на большую дверь за шкафом. За ней, как известно каждому ученику, таится запах (и Лео почти физически обоняет его): шоколад и кокосовая стружка.

Раз уж я все равно здесь.

Простая деревянная дверь. Если надавить на шарнир точно возле задвижки, то можно, не прикладывая особых усилий, сломать его, отделить от дверной рамы – и никто не услышит.

Велосипедная дорожка дремлет, она пустынна – никто не появился за те минуты, что он нес вахту. Время от времени он мельком видит в окнах Лео – кажется, тот сначала взломал шкаф, а потом дверь в другую комнату.

Забрать жестянку. Так сказал Лео. Это он и делает там, внутри. Успел или нет?

Вот. Наконец-то.

Феликс видит, как старший брат приближается в темноте с черным мусорным мешком, бросает что-то через открытое маленькое окошко.

– Феликс!

Такой же мусорный мешок. Вот что он бросил в окно. Но пустой.

– Клади туда.

Он бросает что-то еще. Картонную коробку. Она падает на мокрую траву. Шоколадные шарики, судя по картинке.

На следующей коробке – другая картинка. Кокосовые шарики. Рассыпчатые. Так тут написано.

– Эй! Это же никакая не жестянка! Ты же должен был взять жестянку. Ты сам так сказал. Что ты поэтому меня разбудил.

Лео молча взглядывает на него. Потом снова исчезает. Феликс слышит, как он бежит назад, в зал за буфетом и деревянной дверью.

Полный круг. И еще один. Феликс вертится, осматривается. Ни одного человека. Но руки у него все же дрожат, когда расправляют пустой мусорный пакет и опускают в него коробку.

А если кто-нибудь пройдет мимо?

Еще две коробки. Они падают почти ему на ноги. Грушевый сок. Марципаны.

Я же могу спрятаться. Но, блин, мешок тяжеленный, придется бросить его тут.

Он поймал очередные коробки, отправил в пасть из черного пластика.

И тогда следующий велосипедист может увидеть. Остановится, поймет.

Еще коробочки сока. Еще печенье. Начинается дождь, тяжелые капли со стуком падают на землю.

– Лео! Выходи уже, черт тебя побери!

– Сейчас.

Лео улыбается, это ясно видно, и тут же опять быстро возвращается в темноту школьного здания. Ему ужасно хочется заплакать. Черт. Как же он напуган. Но хуже всего, что Лео его не слушает. Лео и раньше уходил в себя – и не достучишься.

Никогда, никогда, никогда больше я не стану ему помогать.

На землю падают последние коробки.

И когда взломщик выпрыгивает из окна, глубоко в груди Феликса перемешиваются тревога и злость. Лео, наоборот, спокойнее и радостнее, чем всегда.

– Что такое, братишка?

– Ничего.

– Целый мешок, Феликс, пойми. Винсент будет…

– Столько есть – устанешь. И без разницы, вкусно или нет.

– Феликс! Это же… хорошо, когда есть еда. Ну, на всякий случай.

– На какой всякий?

– Кто знает.

– Ну что случится? Скажи! Лео, черт, что такого должно случиться?

Они возвращаются тем же путем сквозь ту же тихую ночь. Но теперь все по-другому. Они сделали то, чего никогда прежде не делали. Вот почему Лео мешок кажется легким, когда он несет его, вот почему Феликсу мешок кажется тяжелым, когда приходит его черед нести, коробки давят на спину, или это поясница, или это одно и то же, Феликс не знает точно. Но как же хочется плакать. Или поныть. Но – нет. Ни одного слова он не скажет по дороге домой.

В окнах многоквартирного дома не горят огни – нигде, кроме самой середины, охранник всегда начеку, прямо-таки светящийся нос на сером лице-фасаде. А на лестничной клетке все двери спят. Лампа мигает на втором этаже, рычит овчарка на третьем, чужие ожидания следующего дня.

Такая же молчаливая квартира.

Оба заглядывют в комнату Винсента, и он, как соседи – посапывает, глубоко дышит.

– Я же говорил.

Лео подмигивает Феликсу.

– Мумии всегда спят долго и крепко. Я думаю, из-за бинтов.

Жестянка должна утвердиться посреди кухонного стола, он выбирает то самое место, на которое мама поставила горячую кастрюлю прямо перед… перед…

– Феликс, принеси кухонные полотенца.

– Зачем?

Он нападет на нее – совсем как мама, когда отбивает шницели деревянной колотушкой.

– Принеси – и все.

Феликс исчезает в прихожей, тут же возвращается. Лео выпучивает глаза на единственное полотенце в его протянутой руке.

– Одно?

– Да.

– Все, Феликс, неси все, что есть.

Феликс бредет через коридор к шкафу в маминой спальне. Целая стопка белых полотенец у него в руках, в углу каждого красной ниткой вышиты три буквы. БМА. Бритт-Мари Аксельссон. Так звали маму в детстве.

– Хватит?

Лео отсчитывает шесть штук, кладет их под жестянку, вытаскивает из рюкзака инструменты, а седьмым обматывает головку стамески. Потом отступает на шаг, вертит жестянку, примеривается: как проще добраться.

– Подержи.