Алёшка с Волковым набили доктору физиономию — сугубо на скорую руку, раздели, ловко вздёрнули на дыбу, громко и внятно зачитали обвинения. Минут через пятнадцать Жабо во всём сознался и покаялся.

— Снимите его! — велел Егор. — Водой окатите колодезной, дерюжку какую-нибудь набросьте ему на плечи, усадите в кресло, руки крепко привяжите к подлокотникам. Да, дерьмо-то смойте с пола, деятели… Ну, и свободны, соколы, погуляйте с часик по улицам, я с нашим добрым лекарем сам пообщаюсь…

Карл Жабо не отличался избыточным мужеством: его пухлые щёки мелко-мелко дрожали, на низеньком и покатом лбу выступили капли пота, глазки-щёлочки безостановочно слезились. Егор подошёл к французу вплотную, не обращая внимания на его нешуточный испуг, заботливо обтёр докторскую физиономию льняным белым полотенцем, вышитым красными петушками, уселся напротив — на край дубового стола, не торопясь раскурил свою вересковую трубку, выдохнул в лицо мсье Жабо ароматную струю табачного дыма, посочувствовал:

— Кашляете? Кости ноют, ссадины щиплет на спине? Ай-яй-яй, нехорошо-то как… Меня зовут Александром Меньшиковым, я — царёв охранитель. Узнали? Я польщён, право, сейчас вот заплачу — от умиления нешуточного… Объясните, как же вас, дорогой мой эскулап, угораздило вляпаться во всё это безобразие? А? Любознательность подвела чрезмерная? Ведь четвертуют вас за это: сперва кожу обдерут тщательно, ноги отрубят, потом — руки, повесят минут на пять-десять, после снимут и отсекут голову кучерявую… Что, страшно? А может, царь Пётр Алексеевич специально для вас, мон шер, придумает что-нибудь особенное. Он у нас — выдумщик знатный…

Жабо только жалобно скулил, изредка подвывая, да лепетал нечто совершенно нечленораздельное.

— Слушайте, уважаемый лекарь! — неожиданно сменил тему Егор. — А существуют ли такие хитрые таблетки, с помощью которых можно (на время — понятное дело!) делать мужской орган полностью нерабочим? Например, съел такую пилюлю и целую неделю не можешь выполнять супружеские обязанности?

— Есть у меня такие, есть![7]— отчаянно закивал своей кудрявой головой несчастный Жабо. — Только они месяц действуют, а недельных — нету, извините, добрый господин…

— Месячного действия, говоришь? — искренне обрадовался Егор. — Это же ещё лучше! Повезло тебе, душегуб, знатно повезло… Так договариваемся — на этом берегу: ты мне помогаешь в одном пустяшном деле, я, в свою очередь, закрываю глаза на некоторые твои гадкие шалости. По рукам, зоофил ты наш?

— Конечно, конечно! — обрадовался француз. — Всё что угодно, мой добрый господин охранитель…

— Не твой, козёл ты драный, а царский!

— Конечно, конечно! Извините!

— Слушай сюда, недоносок! Делаем так…

Через три дня, безоблачным ранним утром, когда страдающий от похмелья Пётр пожелал испить капустного рассола (в семнадцатом веке по утрам «лечились» именно капустным рассолом, а вовсе и не огуречным!), Егор лично поспешил выполнить царскую просьбу. Он добежал до поварни, снял с бочки дощечку с расположенным на ней булыжником, прижал краем кувшина квашеную капусту, дождался, пока сосуд на две трети наполнится жидкостью, выскочил в коридор, остановился, бросил в кувшин две круглые таблетки, помешал в кувшине указательным пальцем — за неимением лучшего…

Пётр жадно, дрожа худым кадыком, выхлебал тот рассол до самого дна, поблагодарил Егора и даже отпустил до позднего вечера — проведать юную невесту…

Первым из-за высокого забора его учуял Хмур, оставленный ещё по весне во дворе Бровкиных, залаял, заблажил радостно. Егор слез с коня, тут же широко распахнулись створки ворот, и Санька, словно вихрь торнадо, бросилась ему на шею, осыпая лицо бестолковыми поцелуями, зачастила:

— Гутен таг, майн либхен! Грюсс гот! Их либе дих! Мейне херц! Видишь, как я теперь могу говорить по-немецки? Я старалась! А ещё я занималась Евклидовой геометрией, историей древнего мира, политесом французским, разными танцами европейскими…

После обеда они отправились гулять — по осенним грустным полям.

— У меня, Саня, есть две новости для тебя! — сообщил Егор.

— Одна хорошая, а другая — плохая?

— Нет, что ты! Обе очень хорошие. Во-первых, я купил дом. Каменный, большой, просторный, очень даже красивый — с колоннами мраморными, совсем недалеко от Кремля. Ты рада? Будешь заниматься мебелью и всякой обстановкой?

— Я очень рада! — заверила его невеста. — Только не знаю, смогу ли сама мебель подобрать правильную, всё остальное…

— Да не волнуйся ты, дурочка! Я человека специального определю тебе в помощь. Он и посоветует, и подскажет — ежели что… Да и Яшка Брюс поможет! Ну, тот, рыженький! Помнишь его? Так как, говорить вторую новость?

— Говори! — Санькины лучисто-синие глаза сияли нетерпеливо и требовательно.

— Готовься к свадьбе, душа моя! Думаю, после Крещения и сыграем…

— Ура! — девушка в очередной раз бросилась ему на шею, но уже через несколько секунд отстранилась, тревожно и испуганно заглянула в глаза. — Саша, а как же — царь? Его «право» на первую ночь супружескую?

Егор рассказал невесте о своём коварном и изощрённом плане. Сперва он хотел отделаться только ничего не значащими фразами, мол: «Все решил», или «Всё само собой разрешилось». А потом заглянул своей невесте в глаза, заглянул — и рассказал всё, ничего не утаивая…

Санька смеялась от души минут десять, в конце даже икать начала, а когда икота, наконец, прошла — мстительно заявила:

— Так ему и надо! Будет знать, как издеваться над беззащитными русскими девушками! Пусть теперь над иностранными тётками безобразит…

Последующие три недели Пётр ходил мрачнее грозовой августовской тучи: безостановочно орал на всех подряд, по поводу и без повода, распускал руки, тяжёлым табуретом разбил дорогущее венецианское зеркало… Были отменены все ранее намеченные совещания — о делах воинских и гражданских, перенесены приёмы всех заграничных послов, верные собутыльники государевы начали по-тихому — от греха подальше — разъезжаться по своим московским домам и родовым вотчинам…

Поговорив со штатными дворцовыми лекарями, Егор узнал причину плохого царского настроения: Пётр неожиданно стал полным импотентом.

— Не знаю, что теперь и делать! — разводил в стороны свои пухлые ладони главный дворцовый врач фон Бранд. — Не помогают европейские лекарства, даже безотказные индийские снадобья совершенно не действуют…

«Что ж, пора переходить к осуществлению второй части плана!» — решил Егор.

Наступил хмурый сиреневый вечер, в царской спальне горела одинокая свеча, Пётр в одной длинной холщовой рубашке сидел за столом и в одиночку упрямо наливался крепкой медовухой.

— Мин херц! — тихонько поскрёбся в приоткрытую дверь Егор. — Мин херц, можно я войду?