— Санечка, золотце бесценное, какой такой — «другой службы»? О чём ты толкуешь тут, моё сердечко?

Санька преданно заглянула ему в глаза, улыбнулась чуть смущённо:

— На войне ведь бывает много раненых? Ведь так?

— Бывает, что и много…

— Так вот, им же надо раны перевязывать, ухаживать за ними, кормить… Кто этим обычно занимается? Наверное, кто придётся? Вот видишь… Служба специальная нужна! А ведь женщинам сподручней заботиться о болящих и раненых! Руки у них нежнее и ловчее, чем у вас, мужчин. Я уже с девицами Буйносовыми поговорила об этом, с жёнами Сергея и Василия Бухвостовых, с некоторыми другим… Все согласны выступать в поход с армией! Вот только, как называть таких женщин, которые будут помогать докторам и лекарям? А, Сашенька? Подскажи, ты же умненький у меня!

— «Сёстрами милосердия» следует называть таких вот барышень, — машинально ответил Егор. — Только я, Саня, не даю тебе своего супружеского разрешение и согласия на эту… э-э… эту…

— Дашь разрешение, обязательно дашь! — заверила его жена, поглядывая из-под длиннющих ресниц откровенно призывно и обещающе. — Я сегодня ночью постараюсь уговорить тебя! Уж так постараюсь…

Постаралась, уговорила…

В последних числах апреля 1696 года тайно, без пышных проводов и напутствий, тридцать пять тысяч воинского люда загрузились у Всехсвятского моста на Москвереке в самые различные плавсредства, и караван, растянувшись длинной нескончаемой цепочкой, поплыл на юг — к Оке и великой Волге. Шли водным путём тихо, без всякой пафосной музыки и хвастливой пушечной пальбы.

— Тайность тщательная и внезапность полная — вот залоги побед великих! — назидательно поучал Лефорт, плавно размахивая своей дымящейся курительной трубкой. — Пусть турки и татары пребывают в неведении полном! Свалимся на их горячие бритые головы — как снег русский, холодный…

Рядом с царской многовёсельной каторгой (на время похода Пётр приказал именовать себя господином «Бом Бар Диром») неизменно держались три новеньких струга, на низких мачтах которых гордо реяли бордово-красные флаги с большими белыми крестами посередине — это Егор предложил, а Санька идею безоговорочно поддержала. На стругах, кроме дюжих гребцов и солдат охраны (из Преображенского полка, ясное дело, Егор самолично отбирал — из пожилых, непьющих и серьёзных индивидуумов), находилось порядка двадцати пяти сестёр милосердия: происхождения — как насквозь благородного, так и совершенно подлого, с Санькой во главе.

Двумя неделями позже той памятной свадьбы Пётр после долгих раздумий издал соответствующий Указ, согласно которому создавалась новая служба — «Сестёр милосердных».[9]Во главе службы была единолично назначена Главная Сестра — дворянка Меньшикова Александра Ивановна. На время военных действий царь брал защиту «чести и достоинства» Сестёр под свою личную охрану — со всеми вытекающими последствиями. Сёстрам же милосердным, в свою очередь, запрещалось во время боевых походов вступать в «особые отношения с мужеским полом» — под страхом «плетей, каторги и полного бесчестия». Сотрудницы новой службы — совместными усилиями — придумали себе (учитывая ненавязчивые подсказки Егора) особый, достаточно строгий фасон платьев и необычный головной убор — некий мягкий гибрид головного платка простолюдинок и дамской благородной шляпки…

Заслуженные военные служаки и государственные чиновники старой закваски восприняли создание такой необычной службы достаточно настороженно, глухо и неприязненно шептались в своём кругу, но в открытую выступать против не решались, справедливо опасаясь царского безудержного гнева. Ближайшие же царские единомышленники и собутыльники отнеслись к этому нововведению с полным пониманием и лояльным одобрением.

— Даже во время великих крестовых походов в благословенную Палестину многих славных рыцарей Господних сопровождали в трудах тех нелёгких их благородные жёны! И не менее благородные подруги! — непреклонно вещал Лефорт, очарованный Санькиной красотой и непосредственностью — сразу и навсегда…

Москву на время предстоящей баталии воинской Пётр оставил на попечение верного Фёдора Ромодановского. Егор до возвращения из Азовского похода также переподчинил всех своих сотрудников, остающихся в городе, под твёрдую и бестрепетную руку князя.

— Фёдор Юрьевич! — душевно просил Егор при личной их встрече-беседе. — Главное — за стрельцами смотри внимательно! Очень тебя прошу! Бди неустанно! Назревает там что-то нехорошее — навроде простудного гнойного фурункула… Мои люди тебе подробнее расскажут. А ты, князь, их (сотрудников-то моих) понукай чаще, пинай без стеснения своими сапогами, если будут лениться: пусть внимательнее смотрят за слободами стрелецкими. По осени мы с Петром Алексеевичем обязательно вернёмся, подчистим там всё — в этом запущенном гадюшнике — не дожидаясь, когда змеи жалить начнут…

Караван шёл речной гладью ходко, без продолжительных и нудных остановок. Заранее проверенные и тщательно отремонтированные струги, баркасы и каторги почти не протекали, запасных вёсел — взамен ломающимся от усердия сытых гребцов — было изготовлено в достатке. Проплыли по светлой и приветливой Оке, вышли в полноводную, благородно-тёмную Волгу, не причаливая, миновали Казань. За Самарой началась вольная степь, навалился нешуточный сонный зной, ещё через пять дней спустились до Царицына, несуетливо пристали к голому и неприветливому берегу.

Четверо суток без устали перетаскивали пушки и мортиры, порох, заряды и прочие грузы к городку Паншино, разбитому на высоком берегу Дона.

— Обязательно здесь надо рыть канал! Широкий, глубокий, настоящий! — настойчиво советовал Лефорт. — Чтобы можно было прямо из Москвы доплыть до самого Стамбула турецкого…

— А что ж, и выроем, Бог даст! — уверенно пообещал Пётр, смахивая обильный пот со лба: он наравне с солдатами нёс за плечами плотный мешок, заполненный огневыми припасами и чугунными ядрами. — Вот возьмём Азов, в Керченском проливе отстроим крепостницу крепкую, надёжную, тогда и выкопаем, ужо…

На бескрайних паншинских складах наблюдался образцовый порядок: амбары и схроны были под самые крыши заполнены мешками, рогожными кулями, бочками и бочонками, всюду были выставлены серьёзные караулы, в незначительном отдалении вились весёлые дымки полевых кузниц, восточнее складов паслись стреноженные табуны сменных лошадей.

— Молодцы, обрадовали! Потешили мне душу! — как заведённый повторял Пётр, осматривая Паншинский городок и без устали похлопывая по хлипкой спине и тощим плечам боярина Тихона Стрешнева, ведавшего всеми кормовыми припасами для нужд армейских. — Кстати, Никитьевич, кто тут у нас числится в поставщиках? Наградить требуется всех — по их знатным заслугам! Дабы и другим был пример доходчивый! Ну, Тихон, друг любезный, назови нескольких, вспомни! Всех-то и не надо, только самых крупных и надёжных…

— Дык, господин Бом Бар Дир, тут и вспоминать нечего! — торопливо тараторил худенький и подвижный Стрешнев, очень похожий из-за своей тощей козлиной бородки на обычного думного дьячка. — Сейчас у меня всего два надёжных подрядчика: его Превосходительство генерал Лефорт и Бровкин Иван — тесть охранителя вашего, Меньшикова Александра Даниловича. Остальных-то мне и даром не надо, вороватые уж больно, скользкие…