Киноактриса Ольга Чехова вскоре после на дне рождении Геринга напомнила Эриху о себе, молодой красавец-капитан задел ее сердце. А горечь неразделенной любви только подтолкнула Эриха в ее «великолепные и жаркие» объятия. Роман завертелся бурно, ярко, как дьявольский бал. У женщин, подобных Ольге, не было возраста. Эриху казалось, он стал равнодушен к Хелене, он наконец утешился, такого еще не было с ним. Он, как ни в чем ни бывало, отпрашивался у нее на любовные свидания, и Хелене, как ни в чем не бывало, отпускала его. Она словом не обмолвилась, будто не знала. А Магда Геббельс и Эмми Зоннеманн на два голоса в письмах повествовали ей о похождениях ее «Аса» с блистательной русской звездой из клана Чеховых. Теперь кабину его «мессершмитта» – маленькая месть Хелене – украшал портрет Ольги с ее автографом. Эрих был увлечен, но вот диво: Лауфенберг, пожалуй, впервые молчаливым неодобрением встречал его восторженные рассказы о новой любовнице. Про себя Эрих даже подумал: «Ему бы радоваться, может, он будет удачливее, быть может, место Гейдриха она хранит для него, когда «заживет рана», ведь был же у него повод, было же между ними до него..» Но Лауфенберг не радовался. Он только раз сказал с убийственной определенностью:

– Это кончится быстро.

– Ей все равно, – беспечно ответил Эрих, имея в виду Райч.

– Отнюдь, – Андрис усмехнулся. Откуда он знает?

– Я не верю.

– Русские тоже не верят, – не мог не съязвить Лауфенберг. – В то, что она баба, как они выражаются. Я слышал, они до сих пор думают, что Хелене Райч – это все-таки мужчина. Но как ты понимаешь, переубеждать русских я не собираюсь. А тебе скажу: либо все это очень быстро кончится, либо я совсем не знаю Хелене.

Эрих только с сомнением пожал плечами. Но Лауфенберг оказался прав. Он знал Хелене. Он знал ее гораздо лучше, чем Хартман. Роман Эриха с актрисой Чеховой оборвался, не продлившись и нескольких недель. Хелене оборвала его. Она не пожелала терпеть. Только она могла сделать так – просто оглушить и не оставить никаких надежд. Она страдала. Она ревновала. Но никто не знал об этом, в том числе и он сам. Она как будто не замечала, что за эти несколько недель он ни разу не пришел к ней. Она была ровна и спокойна, как и положено командору. Она все решила сама, как всегда. Она понимала, что для Эриха эта вдвое старше его актриса среднего пошиба, обожающая роскошь и поклонников – всего лишь повод расслабиться, отдохнуть от Хелене, издерганной потерями и неудачами на разваливающемся фронте, у которой к тому же такое «сложное» прошлое и столько душевных мук. Отвлечься от нее, как от надоевшей жены, в которую она превратилась для него за два года их романа, на нее и смотреть-то – одна оскомина. А заодно и отомстить – за память о другом. Она понимала. Но все же не могла позволить себе быть отвергнутой. Она отвергла сама. И сделала все так, комар носа не подточит, как только она одна умела. Она перевела Хартмана в другой полк. Договорилась с Герингом, который был крайне удивлен, но считал, что Райч виднее. И чтобы подсластить пилюлю – наградила в очередной раз и представила к повышению в звании. «Молодому летчику нужен рост, нужна перспектива, – деловито объясняла Хелене генералу фон Грайму, не менее удивленному, чем рейхсмаршал. – Мой полк больше ничего не может ему дать.» И полностью потрясла всех вышестоящих начальников, объявив после такого вступления, что отправляет Хартмана, то есть считает необходимым отправить, – а зная Хелене, можно сказать, что требует, – перевести боевого аса в… резервный полк, базирующийся сравнительно недалеко от Берлина. «Передавать опыт молодежи», как она заявила и сдобрила решение туманной формулировкой о «личных обстоятельствах». Ей попытались возразить, но кто ее знает, что скажет Геринг? Даже Геринг не знал, что сказать. Какой «опыт – молодежи», когда на фронте асов – наперечет.

Не дожидаясь комментариев свыше, Хелене вызвала Хартмана к себе. Встретила любезно, даже улыбалась, но он сразу почувствовал, она была не такой, как прежде. И раньше она, бывало, говорила с ним строго официально, не только при посторонних, а и с глазу на глаз, но никогда, даже в тот момент, когда он увидел ее впервые, он не чувствовал ее такой чужой. Без лишних вступлений Райч предложила ему написать рапорт о переводе в резервный полк. Сообщила, что согласовала вопрос о его повышении и назначении. Он не понял, во-первых, почему должен писать сам, а главное, что она это всерьез.

– Пишите рапорт, капитан, – ледяной голос прервал все его возражения. И тогда он понял: она хочет, чтобы он сам отрекся от нее, отрекся до конца, потому что она думает, что первый шаг уже сделан. Значит, Андрис прав, и ей не все равно? Но зачем же так, ведь можно было просто поговорить.

– А как же «Рихтгофен»? – спросил он, будто это было самое важное. – Кто будет командовать ею?

– Найдем, – сказала она, как отрезала. – Пока Лауфенберг, там – посмотрим. Геринг хочет, чтобы Вальтер Новотны вернулся на Восточный фронт. Он и будет, судя по всему, а вам теперь надо быть поближе к Берлину. Я понимаю ваши проблемы, капитан…

– Я не буду писать рапорт, – решительно отказался он. – Я останусь здесь.

– Что ж, – она холодно улыбнулась, – тогда, как и положено, напишу я. Собирайте вещи, капитан. Скоро придет машина.

«Она еще и машину вызвала, чтобы отправить с помпой!» И тут он спросил, как спрашивал всегда, как любимую, как жену, напрямик:

– Ты вызвала машину. Ты выгоняешь меня, Лена? – она молчала и сосредоточенно писала что-то на бумаге. Он вырвал лист прямо из-под пера:

– Скажи мне, Лена. Скажи мне честно, – подойдя вплотную, силой поднял ее лицо и заглянул в глаза. – Я потерял тебя? Почему, Лена? Неужели…

– Кстати, – ответила она все также ровно-безразличным тоном, откинув его руку, – мы одни, и пора поставить все точки над «i». Все, что было между нами, капитан, за исключением служебных отношений, все остальное, что, как я понимаю, вы сейчас имеете в виду, так вот, все обман. Простите. Я полагаю, вам сейчас незачем думать об этом. Истории, у вас, капитан, меняются быстро, теперь вас волнуют другие мысли и чувства, а потому с легкостью сообщаю, что впредь вам не стоит заблуждаться на свой счет. Я всегда любила только одного человека. Вы знаете кого, да, да, именно его. И благодарю, что вы нашли минутку, – она усмехнулась до оскорбительного равнодушно, – несколько минуток, чтобы утешить мое горе.

Больнее она не могла ему отомстить. «Зачем ты, Лена? Все, что угодно. Хоть стреляй – только не так!» Он бросил бумагу на стол и вышел из штаба, больше не сказав ей ни слова. Она не любила его – это было ясно и прежде. Она потешилась с ним и теперь отсылает с глаз долой, как ненужную игрушку, вот что было невыносимо. У нее даже не было никаких сомнений, никаких чувств, симпатий, она просто утешилась – и все. Он позабыл всех, он позабыл себя. Он возненавидел в этот момент всех женщин, с которыми наслаждался любовью до нее, без нее, при ней, всех, кроме нее. Подойдя к самолету, он разбил оземь портрет актрисы и сел в кабину. Он взлетел один. Зачем ему это небо, зачем жизнь, если Хелене не будет в ней.. Он не видел, как, забыв всякую осторожность, Хелене выбежала вслед за ним на летное поле, не слышал, не хотел слышать, как кричала она ему по рации: «Четвертый – остановитесь, Четвертый – назад, я приказываю…» Он был уверен, что не вернется назад. Но он вернулся. В темнеющем небе он без специальных приборов на борту дрался один против шестерых, но его не сбили – с двумя пробоинами он сел на свой аэродром. Зачем? Чтобы уехать в резервный полк, потому что в полку боевом им уже попользовались и он больше не нужен? Он – не летчик, как летчик он никому не нужен. Он – игрушка, красивая сексуальная игрушка… Нет, пусть она скажет еще раз. Пусть без намеков, пусть скажет впрямую, пусть это будет больно, пусть даже смертельно, как пулеметная очередь в сердце. Как она посмеет?! Не обращая внимания на опешивших механиков, на сбежавшихся летчиков, на Лауфенберга, который пытался его остановить, он бросился в штаб, к ней. Но Хелене там не было. Он нашел ее в ее комнате, куда ворвался без стука. Она сидела в темноте, и светлые волосы, в беспорядке упав вперед, закрывали ее лицо. Он схватил ее за плечи. Поднял, встряхнул, отбросил волосы и… увидел следы слез на щеках.