* * *

Жуков повернул ключ, «москвич» неохотно завёлся.

— Мне кажется, ты зря ведёшь с Володей эти разговоры, — жена устроилась на заднем сиденье.

— Почему?

— Он побаивается… Стал побаиваться тебя, Коля. Искренность ушла из него. Раньше он был совсем другой.

— Брось, Галка, мы с Вовкой столько лет дружим, — Жуков скривил губы, недовольный словами жены. — Чего ему бояться?

Галя пожала плечами и не ответила.

— Ты на Володьку зря думаешь плохое… Просто у него настроение сейчас неважное…Завёл он себе кого-то…

— Любовницу? И это серьёзно?

— Хочет разводиться. Но никак не решится. Ты же знаешь, как в нашей системе на разводы смотрят. Связь на стороне — это аморалка, а уж семью разрушить — тут три шкуры на партсобрании спустят. Вдобавок, очень переживает из-за Алёшки, боится, что для сына это будет тяжёлый удар… Он Алёшку безумно любит, для него сын — единственное сокровище. Милка ведь долго не могла забеременеть, ребёнок поздний…

— И давно у Володи связь на стороне?

— Месяцев шесть встречается уж с этой… Лера, что ли, зовут её… У него помешательство какое-то на ней. Любовная слепота. Яркая внешне баба, но примитивная. На кафедре политэкономии преподаёт в МГУ.

— Ты её знаешь?

— Видел.

— Ладно, разберётся как-нибудь сам. Побалуется и успокоится. Возраст у него такой, — сказала Галя.

— Какой?

— Перевалил за сорок. Для многих мужчин — психологический барьер. Всякие брожения, искания, терзания, кусание локтей, боязнь упустить что-то и наверстать упущенное, тяга к адюльтеру. Это я как врач говорю.

— Мы с ним почти ровесники, Галь. Я ненамного старше, — засмеялся Жуков. — Может, мне тоже поискать что-нибудь на стороне? А что, всё-таки — психологический барьер…

— Я вполне серьёзно, — Галя наклонилась вперёд и коснулась подбородком плеча мужа. — Ты не лезь в его дела, не советуй Володьке ничего, а то он, как бы там ни повернулось, потом скажет, что ты виноват, что ты его счастье спугнул… У него есть склонность к этому.

— К чему?

— Искать виновных. И вообще поменьше разговаривай с ним…

— Слушаюсь, товарищ командир, — Николай посмотрел в зеркальце, перехватил взгляд жены и весело подмигнул ей.

Он был жизнерадостный человек, и Галя ценила в нём прежде всего его умение не впадать в уныние даже в самой неприятной ситуации. Несмотря на свою профессию, Николай всегда находил в людях лучшее, что в них было. «Дерьмо-то легче всего увидеть, — говорил он, — его даже искать не надо, оно всегда на поверхности плавает. А вот ты найди хорошее в человеке, вытащи это наружу и убеди человека, что главное в нём это, а не его дерьмо».

Когда его перевели на новую работу, он поначалу немного растерялся, очутившись в МГУ в должности одного из помощников декана факультета журналистики, но вскоре свыкся с новой и непривычной обстановкой. Больше всего поражали кляузы, поступавшие от старательных комсомольцев, ревниво «боровшихся за моральный облик» советской молодёжи: устраивались облавы в общежитиях в надежде «застукать» в постели у студента или аспиранта непрописанную девушку, сочинялись доносы о разговорах в коридорах, на кухнях и туалетах, сообщалось о «сомнительной» литературе у кого-то в шкафу… Казалось, психология нового поколения коренным образом изменилась, не оставив места твердолобому ура-патриотизму, но работа в университете доказала Жукову обратное и открыла кое-что новое: идеологическая платформа подавляющего большинства комсомольских активистов в действительности была лишь ширмой для их личных амбициозных планов, но настоящих политических убеждений у них не было, их интересовала только карьера, причём карьеру активисты стремились сделать по общественной линии, а не по специальности, которой обучались в студенты.

Впрочем, так происходило по всей стране. Общественная и партийная работа требовала в основном умения жонглировать навязшими на слуху лозунгами; партийные руководители принимали только политические решения, заставляя всю страну подчиняться этим решениям и в угоду им строить (а не развивать) экономику и культуру.

Жуков никогда не забывал об этом, но почему-то надеялся, что университетская среда уже породила новых людей, не оставив места идеологическому подхалимству и словоблудию. Попав на новое место, он первые несколько дней приходил домой в подавленном состоянии, но вскоре взял себя в руки, сориентировался, вошёл в колею. Однако что-то надломилось в нём, куда-то отступила лёгкость знакомого всем характера, словно истаяла. На совещаниях в отделе Жуков выступал всегда жёстко, особенно когда дело касалось арестов: «Нужна профилактика! Нужно вовремя успеть поговорить с людьми, чтобы они одумались и не сломали себе жизнь. А на что ж это похоже, товарищи, когда оперработник прямо провоцирует студента на преступные действия ради того лишь, чтобы “разоблачить антисоветскую группу” и продвинуться через это по службе? И ведь это не разовые явления!»

Жена часто ругала его:

— Ты почему-то считаешь себя неприкасаемым, Коля. Слишком беззаботно ты языком работаешь. Слово не воробей. Поймают — не вылетишь.

— Меня ловить не надо, Галка. Я работу честно делаю.

— А в тридцатые годы сажали прежде всего тех, кто честно работу выполнял. Самых верных ленинцев в первую очередь и расстреляли.

— Не то нынче время, чтобы правду замалчивать. Я не против партии выступаю и не против социалистического устройства, но против подонков в нашей системе. Галя, на нашу контору смотрят, как на сборище палачей. Это необходимо менять. А изменить ничего не удастся, если мы будем попустительствовать всяким перестраховщикам! Правды нельзя бояться! Есть правда, и есть антисоветчина. Отличить одно от другого может каждый нормальный человек.

— Ты всё равно поменьше болтай.

— Я знаю, где и с кем, — ответил уверенно Николай.

— А с Володькой будь всё же поаккуратнее.

— Опять ты за своё…

Юдин старался не появляться на улице. Когда Светлана уходила на работу, он оставался в полном одиночестве, болезненно вслушиваясь в звуки города за стеной и вздрагивая всем телом всякий раз, как какой-нибудь прохожий задерживался возле дома Светланы, чтобы переброситься с кем-нибудь парой слов или раскурить сигарету. Каждый человек был ему подозрителен, в каждом он видел опасность для себя. Он прекрасно понимал, что его давно объявили в розыск, труп Тевлоева наверняка обнаружен, следователи непременно увязали друг с другом смерть заключённого и бесследное исчезновение офицера оперчасти ИТК, а скорее всего докопались и до причины всего случившегося. Стало быть, за ним теперь охотятся ищейки не только эмвэдэшные, но и гэбэшные…

Когда нервы сдавали, Юдин бежал в винный магазин, покупал пару бутылок креплёного вина и быстро возвращался в дом. Он ни разу не брился и не стригся со дня своего побега и уже изрядно оброс.