за ними из дверцы побольше выпрыгнул дворовый холоп. Не видя ничего вокруг, он широко расставил руки и бросился ловить убегающих несушек и остановился, только когда налетел на нас. Поднял глаза, на секунду остолбенел от ужаса содеянного и с криком «А-а-а-а-а!» исчез в той же дверце. Ну прямо «Уйди дура, я Ленина видел!»

Непойманные курицы порскнули в стороны, но уже через несколько секунд принялись раскапывать свежий конский навоз в поисках зерен овса.

Дядя на глазах наливался красным, но тут к нему на корточках бросился Ремез, закудахтал, захлопал себя локтями по бокам, изображая бестолковую птицу, прошелся, смешно дергая головой, заглянул лошадям под хвосты, да так потешно и похоже, что дядины дружинники давились, чтоб не рассмеяться.

— Здравствуй, дядя, — наконец-то выговорил я.

Скоморох вдруг преобразился в петуха, приставил к голове пятерню, изображающую гребень и, важно вышагивая и кося на всех свысока, удалился за ворота. Откуда раздалось звонкое кукареку. Тут уже не выдержал и Юрий, а следом расхохотались и молодшие.

— Кто таков?

— Потешник мой.

— Скоморох?

— Бывый.

— Кир Герасим как смотрит?

— Не прещает. Ремез к исповеди ходит, святое причастие принимает.

По выдраенным деревянным ступенькам мы поднялись в надворные сени, а оттуда прошли в думную палату, где застали еще двоих петухов — Голтяя и Добрынского. До таскания друг друга за бороды и тем более драки на посохах дело еще не дошло, но собачились они, судя по всклокоченному внешнему виду и красным рожам, изрядно.

Хорошо еще, что дурацкая мода заседать в двух-трех шубах у нас так и не укоренилась, а то бы от них пар шел. Заседали в нормальных кафтанах и летниках, поскольку я летом никаких шуб, естественно, не носил, а зимой скидывал свою на руки служке. А если кто устраивался в палате в шубе, всегда интересовался, не простыл ли носитель и пересаживал его поближе к печке, чтоб не замерз. Кстати, и высокие бобровые шапки у нас тоже не прижились, стоило мне разок брякнуть, что они похожи на штраймлы хасидских раввинов. Как только бояре уразумели, что носят «жидовские» головные уборы, немедля вернулись к отороченным мехом колпакам. И правильно — умом надо выделяться, умом, а не высотой шапки и демонстрацией количества шуб. Кафтаны-то они все равно надевали недешевые, но тут уж ничего не поделаешь, не в рубахах же заседать.

Андрей Федорович и Федор Константинович, как выяснилось, склочничали из-за места — кому ближе к князю сидеть и прекратили только из-за того, что вошли мы с дядей и парочкой его бояр. Расклад я просек — страшно довольный Голтяй уселся впритык к Патрикееву, а надутый и злой Добрынский оказался оттерт, — но проблема от этого не исчезла, а даже обострилась с появлением дяди. Он-то очевидным образом первый и по старшинству, и по статусу и по заслугам, а кроме него еще и галицких сажать надо, и думные бояре все это мгновенно просчитали, отчего на лицах появилась некая оторопь. Н-да, задачка не из легких, я и сам задумался.

Но решил в стиле царя-реформатора, одним махом разрубив сей гордиев узел — усадил дядю на свое место, а сам устроился напротив, на принесенной скамеечке у двери. Надо было видеть злорадную ухмылку Добрынского, оказавшегося ко мне ближе, чем Голтяй.

Понемногу все разобрались с местами и, дождавшись моего кивка, думный дьяк зачитал повестку на сегодня. Такой порядок я ввел чуть ли не с самого начала, чтобы избежать бесплодной говорильни — есть обсуждаемый вопрос, есть подготовленное решение (в сложных случаях я его кулуарно обмысливал вместе с «лидерами общественного мнения»), есть даже регламент, для чего в думную палату поставили маленькую пару песочных часов, примерно на три и на пять минут. Все эти бюрократические штучки из будущего очень сильно сократили время на заседания — все знали, о чем пойдет речь, могли подготовиться и, при необходимости, кратко выступить. Ничего, бог даст, придумаем, как бумагу делать, так всем еще и расписания и решения выдавать будем.

Сегодня же у нас был вопрос вопросов — военная реформа и ее острие в виде огнестрельного оружия. Что характерно, все присутствующие понимали важность насыщения войска пушками да пищалями, но все, как обычно, упиралось в технологическую и ресурсную базу.

— Ручной огненный бой в зело большом числе нужен, пушек помене, — излагал Патрикеев. — Может, покамест рушницы и не делать? Научимся пушки ладить не хуже тверских, тогда и зачнем, а то железа нехватка.

Ну вот и пришло время для моих инноваций. Пушки тут делали здоровенные, тяжелые, исключительно для осад. А мне в первую очередь нужна артиллерия полевая, против конницы.

— Большие пушки пока выделывать не будем. Нужны маленькие, легкие, чтобы стреляли не ядром каменным, а мелким дробом.

— Так ведь крепость не пробьешь? — удивился Голтяй.

— Зато конных посечь можно.

Мысль эта захватила всех, бояре заерзали, загомонили, поскольку все отлично знали, что наш основной конный противник — татары. Если же вместо одной осадной пушки можно получить десять легких, да зарядить мелочью каменной, да бабахнуть, да перезарядить быстро…

— Юрий Патрикеевич, тебе ехать в Тверь. Упроси Бориса Александровича, что хочешь сули, чтобы Микулу Кречетникова хоть на полгода к нам отпустил, пушечный двор поставить.

Патрикеев согласно склонил голову, но высказался:

— Все равно нужно железо, и медь, и олово. Надо и до Новгорода ехать, торговлишку налаживать, боле сегодня взять неоткуда.

— На Камне и железо, и медь, и олово есть, — неожиданно раздался голос Юрия Дмитриевича, молчавшего с самого начала заседания, — вятские, кто ходил туда, сказывали. За Пермь и Чердынь идти надо, искать.

Вот не будь за Юрием его грозной славы — заржали бы все бояре в голос, не поглядели бы, что князь, сын Донского и мой дядя. Ну в самом деле, какой Камень, если до него идти пятьсот верст и все лесом, да не простым, а полным немирных инородцев или того хуже, татар. Но я все эти ухмылочки и рвущиеся наружу возражения пресек:

— Другие предложения есть? Нет? Значит, надо думать, как дешевле торговать с Ганзой и как на Камень добраться. И пусть не мы, так дети или внуки наши туда дойдут, но начать мы можем и сейчас.

Напряглась интеллектуальная элита, даром что в затылке не зачесала. Еще бы, такой горизонт планирования — лет пятьдесят вперед! Тут завтра не знаешь, жив ли будешь, а оно вона как!

— Да-а… — мечтательно протянул Чешок, галицкий боярин, — вот если бы Казань нашей была…

Посмотрели на него косо, пустые мечтания в думе я пресекал, да тем более