Марина собрала вещи, хотя понимала, что без толку, что свой чемодан ей не доведется опустить на перрон в Биробиджане.

Чтобы унять тревогу, Марина подошла к детям. Потеснившись, они дали ей место у окна. Девчушки к ней ластились, как к старшей сестре. Состав тащился, будто санный обоз. За окном расстилалась бескрайняя, чуть колыхающаяся, снежная пустыня. Ни дорог, ни даже звериного следа. Минуя взгорки, возвышенности, паровоз марал их пятнами жирной копоти. Эти угольные отметины смотрелись как татуировка на белоснежной коже.

Мальчуган вскрикнул. Средь искристых снегов завиделась изба, покуривавшая дымком. Потом бревенчатые домики стали попадаться все чаще. Каждую избу дети встречали радостным воплем, тыча в стекло пальцами. Взрослые хранили молчание. Патриарх сидел с закрытыми глазами, скрестив на животе руки, одетые в варежки. Казалось, он спит.

Избы с дворовыми постройками — сараями, амбарами — теперь проплывали совсем рядом с окнами. Состав тянулся через какой-то поселок. Люди на платформе приветливо махали пассажирам, что-то выкрикивали, беззвучно шевеля губами. Дети кричали им в ответ, тоже махая ладошками перед оконным стеклом.

Теперь снежный простор сменился железнодорожными платформами с табличками на идише, длинными дощатыми строениями, лесопилками, высоченной трубой кирпичного завода, легкой рябью заснеженных крыш с вьющимися поверх дымками. Патриарх встал, покачиваясь от вагонной тряски.

Наконец-то спутники Марины попали туда, куда так долго стремились. С напряженными лицами, они стискивали руки, чтобы унять дрожь. Даже дети притихли, отошли от окон. Марина старалась не встречаться глазами с поглядывавшими на нее соседями. Раздавшийся паровозный гудок привел их в оцепенение.

Эшелон остановился с привычным скрежетом тормозов. Маринины спутники вперились в броскую розовую надпись еврейскими буквами, украшавшую фронтон вокзального здания: Биробиджан! А под самой крышей трепетало полотнище с лозунгом на кириллице:

ВСЕ ДЛЯ ФРОНТА, ВСЕ ДЛЯ ПОБЕДЫ!

Как и в Екатеринославке, солдаты выставили караул перед каждым вагоном. Но теперь никто и не пытался спуститься на перрон. Правда, в этот раз ждать пришлось недолго. Почти сразу, как состав замер на путях, в вагоне появился военный — капитан, судя по количеству шпал в петлицах. По его широкоскулому мясистому лицу с бородкой, обросшей сосульками, было невозможно угадать возраст. Его зрачки с трудом ворочались под веками, набрякшими от пьянства и недосыпа. За ним следовала женщина, видимо, политработник. Высокая, широкобедрая, в подпоясанном ремнем кителе из ворсистой ткани, в галифе и хромовых сапогах. Она-то и проверяла документы, а капитан только равнодушно твердил на идише:

— Контрол, контрол.

Но, собственно, никакой проверки и не было. Мигом собрав паспорта, женщина спрыгнула на платформу. Когда вагонная дверь приоткрылась, Марина заметила на перроне стайку мужчин и женщин. Женщины волокли корзины и огромные котелки, от которых шел пар. Все они успели бросить любопытные взгляды в дверной проем, пока вагонная дверь не захлопнулась. На женщин с котелками обратила внимание не только Марина, но и ее спутники. Капитан с улыбкой кивнул головой.

— Да, да, вас накормят. Бройт, путер ун борщ. Но позже, после контроля. Потерпите. Гедулд!

Он достал из кармана трубку и кисет. Затем набил свою изогнутую трубочку, примяв табак большим пальцем. Вдруг он заметил Марину, послал ей взгляд через головы других женщин. Марина отвернулась. Закурив трубку, военный произнес несколько фраз, мешая русский с еврейским. Патриарх ответил за всех.

Старик кивком указал на каждую из пассажирок по очереди. Видимо, объяснил, откуда те едут. Слушая, капитан попыхивал трубкой, не сводя глаз с Марины. Но когда старик произнес слово «Биробиджан», он тут же выхватил трубку изо рта.

— Нет, нет, нельзя называть, запрещено. Биробиджан фармахт!

Одна из женщин яростно выкрикнула:

— Азой?

Оттолкнув патриарха, попытавшегося ее утихомирить, она, показывая на детей, разразилась потоком слов, который мгновенно иссяк, когда вновь распахнулась вагонная дверь. И осталась открытой. Пахнуло морозным ветром. В вагоне появилась прежняя политработница, так и не расставшаяся с кипой документов. Она взглянула на Марину в упор.

— Ты Гусеева?

От неожиданности Марина промолчала. Женщина повторила:

— Так ты Гусеева или нет?

— Да… я Гусеева.

— Иди за мной!

— Но почему?

— На перроне скажу. Быстрей, а то всех тут заморозишь.

С трубкой в зубах капитан проскрипел:

— Шмотки — в охапку, девочка, и на выход без разговоров.

Схватив за руку, он буквально вытолкнул ее из вагона. Марина ощутила запах снега, раскаленного металла. Сквозь одежки мороз пробрал ее до костей. Маринина шуба осталась в вагоне. Она уже протянула руку, чтобы отворить вагонную дверь.

— Погоди! — остановил ее звонкий девический голос. — В вагоне тепло, здесь холодно — еще простынешь!

Марина обернулась. Перед ней стояла белобрысая пухленькая девушка лет двадцати, не больше, с радостной улыбкой на лице. Толстушка накинула Марине на плечи свой пуховый платок.

— Вы актриса Марина Гусеева?

За ее спиной обнаружились еще двое встречающих. Один — невысокий пожилой мужчина простонародного облика, с морщинистым лицом и цепким взглядом из-под кустистых бровей. Другой — настоящий красавец возрастом чуть за тридцать: лицо аристократа, с золотистыми глазами, чувственным ртом, тонкими, немного женственными губами. И при этом мощный, широкоплечий. Марина пробормотала, что да, она Гусеева. Ее подбородок быстро заледенел от стужи.

— Тогда добро пожаловать в Биробиджан!

— Как добро пожаловать? Но ведь…

Красавец расхохотался. Глубоким, горловым смехом: было ясно, что он прошел актерскую выучку.

— Что вас удивляет, товарищ Гусеева?

Марина взглянула на другого мужчину. Тот изобразил равнодушие. Дрожа всем телом, Марина стянула платок на груди.

— В Екатеринославке нам сказали, что Биробиджан — это пограничная зона. Что туда не впускают, что нам не позволят даже выйти на платформу…

— Но видите, все-таки вышли.

Красавец улыбнулся тонко, интеллигентно. В руке, одетой в перчатку, он держал письмо Михоэлса.

— Получилось недоразумение. Эти, в Екатеринославке, не желают вникать. Да, действительно, у нас пограничная зона. Как вы знаете, японцы могут напасть в любую минуту. Поэтому до конца войны сюда запрещен въезд наших братьев с оккупированных территорий. Но вас ведь это не касается. Вы прибыли из Москвы, в паспорте московская прописка. Да еще направление Михоэлса в наш театр… Совсем другое дело!

Картинно изогнувшись в театральном поклоне, он подал Марине руку, представившись: