Поднимается легкий, чуть заметный ветер. Нехотя пощипывает листья в саду и выбившиеся из половика синие грубые нити. Собака Надя зябко жмется в себя, и Надя жмется тоже.

— Да, — шепчет она. — Я знаю.

— Возможно, в настоящем раю все так же. Все течет по кругу, все повторяется. Мы вот все за чем-то бежим, постоянно хотим чего-то нового, необычного, яркого. Так ведь? И рая у нас нет. Рай — это, наверно, и есть повторение. Счастье однообразия.

Надя уже прожевала глазные яблоки и теперь задумчиво смотрит вниз. Смотрит, как жирная лимонная щель под дверью перечеркивает сгустившиеся сумерки. Дачное нутро зовет теплом.

— Ладно, Наденька, ты, наверное, замерзла. Возвращайся к ребятам. Да и мы пойдем потихоньку. До свидания, рада была знакомству.

Тетя Лида прижимает к себе огурцовую банку и уплывает в сумерки. В плотную синюю пустоту. Собака Надя тут же поднимается с половика, бесшумно уплывает ей вслед. А Надя не спешит возвращаться в дом. Еще несколько минут стоит в одиночестве на крыльце, обхватив себя обеими руками. Руки еще хранят густой собачий запах. Наде почему-то хорошо и спокойно, несмотря на холод. Ей кажется, что вечер вокруг — величественный и высокий, словно храм. Не такой храм, в который она ходила с мамой и дядей Игорем, а какой-то другой, настоящий. Какой именно — Надя не может с ясностью понять.

В доме никто как будто не заметил ее долгого отсутствия. Все уже окончательно расслаблены, пропитаны изнутри терпким солодовым теплом.

— Да вообще… кровищи было море… — медленно и тягуче говорит незнакомый румяный мальчик. Протягивает телефон с включенным видео. — Просто все заснять не получилось.

— Охренеть, — говорит Сережа Гордеев, глядя на экран.

— Жаль, потом эти приехали… ну как их… разогнали всех на хер, короче.

Надя молча садится на свое место и смотрит в окно. Ей кажется, что одноклассники сидят снаружи, в вечернем саду, а вовсе не рядом, не в ярко освещенной кухне. Плавятся, струятся за оконными стеклами, постепенно утекают в ночь. И через какое-то время Надя замечает, что рядом действительно не осталось никого. Кроме спящего Андрея Демидова, положившего голову на стол. Надя наливает себе виски и выпивает залпом полный стакан. Виски уже не кажется ей таким отвратительным, как два часа назад. Надя думает о собаке Наде и о рае с вечным повторением одного и того же. Кто-то выключает электрический свет, и через минуту на столе уже стоит толстая свечка, проглоченная стеклянным подсвечником. Тускло мерцает из его полупрозрачного желудка.

Мимо проходит Аня Ищенко со стопкой тарелок.

— Надя, ты не собираешься ложиться? Там, на втором этаже, ваша с Лебедевой комната. Лебедева уже спит, кстати.

Нет, Надя ложиться не собирается. Она внезапно понимает, что хочет еще раз увидеть собаку Надю. Собаку, которая ее понимает. И Надя медленно поднимается с места, чуть не опрокинув подсвечник.

— Ну как хочешь, — пожимает плечами Аня Ищенко.

На крыльце Надя сталкивается с Лопатиным.

— Завьялова, ты куда собралась? — устало говорит он, толкая Надю в плечо фонариком. Словно заталкивая обратно в дом.

Но Надя мягко отстраняет его и сходит с крыльца. Сад тут же наваливается липким густым холодом.

— Где собака Надя? — спрашивает Надя.

В воздухе уже висит плотная ночь, и вокруг ничего не видно.

— Кто?

— Собака, которая любит повторения…

— Завьялова, ты спятила?

Лопатин наводит на Надю свет фонарика, тревожно ощупывает пьяным взглядом Надино лицо.

— Здесь была собака… которая не любит перемены… Собака твоей соседки, тети Лиды.

— Какой еще тети Лиды? Чё ты несешь вообще? Вроде выпила меньше всех…

Разбухшие за день мысли вдруг резко слипаются в один тяжелый болезненный сгусток. Утягивают в темный и глубокий колодец усталости.

— Она была… а потом ушла… вот туда, — говорит Надя и показывает направление.

Лопатинский фонарик следует за Надиной рукой. Длинный острый луч тут же всковыривает темноту сада, легко проваливается на соседний участок. Выхватывает по частям одноэтажный домик с заколоченными ставнями.

— Там нет никого уже четвертый год, — говорит Лопатин. — Иди спать, Завьялова.

Лопатин уходит в дом, унося с собой луч. А Надя остается неподвижно стоять у крыльца. В темноте тихо спит сад, легким узором вплетает в свою тишину отголоски чьего-то храпа. Надя смотрит за сарай, на дорогу, залитую пятнами лилового света. Наде кажется, что она видит собаку Надю, придавленную чем-то тяжелым. Собака Надя беззвучно скулит, вертится, пытаясь освободиться, а рядом стоят безымянные лопатинские гости — румяный мальчик и мелированная девочка — и снимают собаку Надю на видео. Надя тяжело и прерывисто вздыхает, чувствуя, что сознанию все труднее пробиваться сквозь налипающий сон.

— Твоя бабушка звонила мне вчера пять раз, — говорит Ксюша Лебедева. Со скрипом двигает стул, и скрип больно процарапывает Надин сонный слух. — Слышишь, Завьялова? Просыпайся.

Наде сложно проснуться. Сон придавил ее, будто тяжелый валун, и из-под него никак не вылезти.

— Завьялова. Подъем.

Она медленно открывает глаза в незнакомой дачной комнате. Спутанные вчерашние впечатления плавают в темном внутреннем колодце. По кругу, словно пытаясь преодолеть колодезную замкнутость. Голова идет трещинами.

— И что тебе сказала бабушка?..

— Ничего не сказала. Я не слышала вчера. Сейчас только увидела пропущенные вызовы.

Надя садится на кровати, смотрит в замызганное зеркало. Видит собственное помятое лицо, а за ним окно. Жмущиеся к стеклу дубовые ветки и тонко разлитые молочные облака.

— Завьялова, блин, я к тебе обращаюсь! Я пыталась сегодня ей перезвонить, но она трубку не берет. Позвони ей сама. Может, с тобой она согласится разговаривать.

Облака расступаются, и в комнату вкатывается воспаленный глаз солнца. Оттолкнувшись от зеркала, щекотными брызгами летит в глаза.

— Ладно? А то она меня убьет потом.

— Да, — говорит Надя. — Я позвоню. Но она тебя не убьет.

Надя нащупывает в комке лежащей рядом одежды телефон. Заспанно смотрит на экран и тут же вздрагивает всем телом. Девять пропущенных вызовов. Цифра «девять» словно окатывает Надю изнутри ветряным холодом. Она звонит — долго, упрямо, но в телефоне только больно колются гудки.

— Бабушка не отвечает, — говорит Надя, взглянув в первый раз за утро на Ксюшу Лебедеву. У Ксюши Лебедевой тоже заспанное лицо, а на правой, «пиренейской», щеке даже остался след от подушки.

— И чё теперь делать?

— Я поеду в город. Наверное, что-то случилось. Из-за меня.