Надя не осмелилась попросить помощи. Не осмелилась заставить жюри подождать. Ведь, помимо Нади, есть еще другие кандидаты. Им нельзя попусту терять время. «Это взрослый, серьезный конкурс, Надюша. Международный», — говорила не раз бабушка. И Надя начала играть, неуклюже возвышаясь над клавиатурой. Словно одинокая отвесная скала над черно-белыми волнами.

Возможно, именно из-за этой обременительной телесной высоты музыка звучала не так, как хотелось Наде. И в третий, финальный, тур она не прошла.

Впрочем, бабушка все равно была довольна результатом.

— Горжусь тобой, Надюша, — сказала она в поезде, разрезая на бумажном платочке «Клинекс» помидор.

А в родном городе Надю встречали как настоящего героя. Внимание нахлынуло со всех сторон бешеными потоками. Скрыться от него было невозможно. Пришлось даже дать интервью телевизионщикам. Причем на этот раз не местным, а специально приехавшим журналистам с канала «Культура». Того самого, по которому Надя услышала в детстве слово «трансцендентный». А после сочинила стихотворение про синеву и ступеньки.

— Расскажите о своих впечатлениях. Сложно ли было выступать перед именитыми музыкантами? И что вы можете сказать об атмосфере, царившей на конкурсе? — спрашивал энергичный молодой журналист с бородавкой на лбу.

— Нормально, — отвечала Надя. — Ничего.

В Интернете начали появляться статьи о «необыкновенно одаренной шестнадцатилетней девочке», о присущих ее исполнению «лиричности, безупречном чувстве формы и удивительной зрелости». Появились и видеозаписи Надиных выступлений.

— Ни фига себе, — говорила Ксюша Лебедева, поднося к Надиному носу телефон. — Ты видела, сколько у тебя уже просмотров на Ютюбе? Охренеть… А комментарии видела? Тут тебе на всех языках пишут комплименты.

— Да вообще крутяк, — соглашался стоящий рядом Лопатин. — Музыка, конечно, так себе…

— Ой, да много ты понимаешь, — махала рукой Ксюша.

— Ты, что ли, Лебедева, понимаешь? Типа знаток классической музыки, да?

— Да заткнись ты уже. Я просто говорю, что прикольно иметь подругу-гения.

Надя равнодушно скользила глазами по комментариям, теребя корочку на нижней губе.

А еще на Надю посыпались гастрольные предложения. Ее звали в другие города и страны. Звали не на конкурсы, а с сольными концертами. Чтобы какие-то незнакомые люди специально покупали билеты и приходили послушать Надю. Исключительно Надю, и никого другого.

Это было настолько необычно, что Надя снова стала плохо спать. Часто просыпалась до рассвета. Лежа в тугом, спрессованном полумраке, начинала представлять, что поедет куда-то далеко, одна, без бабушки. И на Надину бессонную комнату накатывалась, все нарастая, предутренняя тревога. Смешивалась со звучащим внутри Нади рахманиновским «Островом мертвых».

— Ну ты же там будешь не одна, — сказала зашедшая как-то в гости Ксюша Лебедева.

(Бабушка, конечно, продолжала недолюбливать Ксюшу, но все-таки немного смягчилась после Надиного успеха. И разрешала Ксюше иногда приходить на летних каникулах в гости.)

— Как это — не одна?

— Ну так. Ты будешь с этой усатой. Она ж собирается тебя повсюду сопровождать. Так что не заблудишься. И вообще, гастроли — это же круто: посмотришь Европу. Куда тебя там зовут? В Германию, в Голландию? Я была с родителями в Амстердаме прошлым летом. Смотри, как красиво.

Ксюша снова тычет в Надю телефоном. На экране — аккуратные яркие домики, прямо как из кондитерской. И обрамленные деревьями каналы с мутной водой.

— Я не знаю… Просто… А как же бабушка?

— Господи, да не парься ты так! Прошвырнешься по красивым городам, заодно заработаешь кучу бабла и купишь своей любимой бабушке новую тетрадку. Чтобы она туда аккуратно записывала все-е-е-е наши оценочки. И даже если кто-нибудь опять сожжет классный журнал, а тебе в лом будет его восстанавливать, ни одна двойка не потеряется.

Надя задумалась. Но на гастроли все-таки не поехала.

Потому что к началу Надиного одиннадцатого класса бабушкино здоровье резко пошло под откос. Так резко, что бабушке даже пришлось уйти с работы. Оставить школу с нерадивыми оболтусами на произвол судьбы.

— Я совсем сдала, Надюша, — говорит бабушка сентябрьским воскресным утром. — Все из рук валится. Придется мне вас оставить.

Надя постукивает пальцами правой руки по левой ладошке. Неотрывно смотрит на плотный комок пыли под раковиной.

— Руководство над вашим классом передадут Светлане Яковлевне… Эх, не знаю, конечно, как она справится. Слишком уж она… мягкотелая, что ли. Ну да ладно. Выбирать не приходится, Антонина Илларионовна все уже решила. Доучитесь как-нибудь этот год — а там уже пойдете каждый своим путем. Сложный, конечно, будет год. Самый важный. ЕГЭ этот дурацкий вам предстоит… До сих пор не могу к нему привыкнуть. Чушь несусветная. Ладно. — Бабушка вздыхает. — Хотела я довести вас до конца, но вот поняла, что не могу. Все, Надюш, силы мои на исходе.

Дядя Олег хлопает дверью, и комок пыли слегка подпрыгивает. Уносится сквозняком на соседний квадратик линолеума — темно-коричневый.

— И вот еще что, Надюш… Я не только школу оставляю. Но и вас с Олежкой. Выбора у меня нет.

Надя резко поднимает голову. И как будто только сейчас с ледяной ясностью видит, насколько бабушка постарела. Бабушкино лицо совсем блеклое, увядшее, словно на выцветшей фотографии. Такие бесцветные фотографии Надя видела в каком-то музее два года назад. И на них были давно ушедшие из жизни люди.

— Как это… как это — оставляешь?

Серые бабушкины глаза смотрят скорбно, устало и почти жалобно.

— Да вот так… Перебираюсь в дом для престарелых. А что мне еще делать? Я вот по квартире еле передвигаюсь. Не говоря уже про улицу. Мне чтобы в магазин сходить — полдня нужно потратить.

— Но ведь я тоже хожу в магазин, — удивляется Надя.

— Да, Надюша, ходишь, я знаю. Но ведь не только в магазине дело, понимаешь. Мне с каждым днем все хуже.

— Это из-за меня? Из-за меня тебе хуже?

Бабушка улыбается грустной, будто высохшей улыбкой:

— Нет, конечно, Надюша. Конечно, не из-за тебя. Просто здоровья у меня не осталось, возраст такой, вот и все. Я давно уже знала, что так все закончится. Накопила немного за последние годы, продала наконец участок… Тебе на первое время хватит, пока на ноги не встанешь. Ну и мне, пока не умру. Не из дешевых, конечно, удовольствий — жить в доме для престарелых, но как иначе? Я скоро даже помыться буду не в состоянии. А возиться со мной некому. Олежка вон сидит за своим компьютером сутками, головы ко мне не повернет. Да за ним самим ухаживать нужно! Он ведь как ребенок малый… Ну а про маманю твою я вообще молчу. Звонила она тут на днях. Я тебе не говорила… — Бабушка причмокивает и долго качает головой. — Развелась она со своим Игорем, уже официально. Нашла себе какого-то голландца и переезжает теперь туда к нему. В Амстердам или рядом куда-то.