Мин (1368–1662 гг.), а также стиля ранней маньчжурской династии Цин, о которых в Китае объявили дилетанты и эстеты, считавшие живопись бесполезной, если она выходила из-под кисти профессионала, и ценившие эскизные наброски какого-нибудь ученого выше, чем картины признанных мастеров. В известном смысле, даже это может восприниматься как демонстрация огромного интеллектуального усилия китайских художников, пытавшихся разрушить формализм академического стиля, навязанного монгольской династией. Художники Киото собирались в Нагасаки, в единственном порту, открытом в то время, чтобы через китайских купцов освоить новый стиль, который на тот момент закоснел, превратившись в маньеризм еще до того, как достиг Японии.

Вторым важным усилием, которое осуществил Киото, было инициированное им изучение европейского реалистического искусства. Маттео Риччи был католическим миссионером. Он посетил Китай во времена династии Мин и придал импульс появлению новой школы реализма, получившей распространение в городах, расположенных в устье Янцзы. Шэнь Наньпин, китайский художник этой школы, известный своими птицами и цветами, прожил в Нагасаки три года и основал Натуральную школу Киото.

Тогда с особым усердием искали голландские гравюры и охотно их копировали. Маруяма Окё, основатель школы Маруяма, в юности посвятил себя их копированию. Примечательно, что он движением кисти копировал даже линии гравировки. Благодаря этому художнику, данное направление попало в фокус внимания, потому что ему, прошедшему обучение приемам школы Кано, удалось совместить новые методы в собственном стиле. Он со страстью учился у природы, передавая ее настроение в мельчайших деталях, а его утонченность, мягкость и изысканная градация живописных эффектов дают ему право называться художником, представляющим искусство этого периода.

Его конкурент Госюн, основатель школы Сидзё, пошел по стопам Маруяма, хотя его отличает маньеризм, характерный для поздней династии Мин.

Еще один реалист – Ганку. Он является родоначальником школы Киши, отличаясь от первых двух художников своим близким сходством с Шэнь Наньпин.

Три этих основных тенденции вместе образуют современную Школу реализма Киото. Они весьма отличаются от школ Кано, однако, при всей умелости и мастерстве, им точно так же не удалось ухватить истинный национальный элемент в искусстве, как и их собратьям из Популярной школы в Эдо. Их произведения очаровательны и полны изящества, но совершенно не улавливают основную черту предмета, как это удавалось Сэссю и другим художникам. Отдельные случаи того, как Окё поднимается до великих высот, происходят тогда, когда он бессознательно возвращается к тем методам, которые руководили старыми мастерами.

После смерти трех этих мастеров, искусство Киото содержит в себе лишь попытки последователей объединить в разных соотношениях индивидуальное мастерство соответствующих стилей. Однако, вплоть до подъема современного японского искусства во втором десятилетии реставрации Мэйдзи в 1881 г., художники Киото продолжали оставаться лидерами творческого духа в изобразительном искусстве.

Примечания:

Академии Кано – обязаны своими названиями именам художников, которых назначали обыкновенными для Токугава.

Инро – небольшая лаковая шкатулка для лекарств, которую подвешивали на оби или пояс[84].

Нэцкэ – декоративные фигурки, с помощью которых крепились инро или табачный кисет.

Период Мэйдзи. 1850 г. – наши дни[85]

Формально период Мэйдзи начался с вступления на престол нынешнего императора в 1868 г., под августейшей властью которого стране пришлось столкнуться с не виданным до сего времени новым испытанием.

Та постоянная игра красок, присущая религиозной и художественной жизни нации, как это описано нами выше: мерцающие янтарем сумерки идеалистической Нара, пылающая кровавым цветом осень Фудзивара, пропадающие в зелени моря волны Камакура или блестящий серебром лунный свет Асикага – вновь победно возвращается к нам, как молодая листва в омытое дождем лето. Однако превратности нового века, из которого тридцать четыре года уже прошли, принеся с собой в каждый отдельный момент несколько новых и великих программ, образуют вокруг нас лабиринт из противоречий, что создает исключительные трудности в абстрагировании и унификации лежащей в основе идеи.

И в самом деле, критик, рассуждающий о современном искусстве, всегда пребывает в опасности наступить на собственную тень, в изумлении задерживаясь возле тех гигантских, а может и гротескных фигур, которые отбрасывают косые лучи заката на землю позади него. На сегодняшний день существуют две мощные силы, которые заковали в цепи разум Японии, обвиваясь, подобно дракону, вокруг собственных колец, причем каждая из них борется за право стать единственной владелицей драгоценности жизни, и обе они то и дело тонут в океане бурного развития. Одна сила – это азиатский идеал, насыщенный великими представлениями о всеобщем, которое легко преодолевает конкретное и частное, а другая – европейская наука, с ее организационной культурой, вооруженная войском дифференцированных знаний и заряженная энергией, направленной на конкуренцию.

Оба соперничающих движения пробудились к сознанию практически одновременно, полтора века назад. Первое для начала попыталось вернуть Японии чувство единства, которое скрадывалось волнами китайской и индийской культур, сколько бы разнообразия и сил они не приносили.

Японская национальная жизнь концентрировалась вокруг трона, над которым в трансцендентной чистоте реет слава преемственности, непрерываемой от начала бесконечности. Однако наша необычная изоляция и продолжительное отсутствие отношений с другими странами лишили нас всех возможностей для самопознания. А в политике представление о нашем священном и органическом единстве игнорировалось из поколения в поколение аристократией Фудзивара, в свою очередь, уступившей место военной диктатуре сёгуната при Минамото, Асикага и Токугава.

Среди различных причин, которые способствовали тому, чтобы побудить нас выйти из этого многовекового оцепенения можно упомянуть следующие.

Первое – возрождение конфуцианской учености при династии Мин, что отразилось в учении раннего периода Токугава. Первый император династии Мин, который сверг монгольскую династию в Китае, сам был буддийским монахом. При этом, однако, он считал неоконфуцианство ученых эпохи Сун – с его индивидуализмом, основанным на индийских идеях, – угрозой для объединения великой империи. По этой причине он не поддерживал неоконфуцианство и искал возможность расчистить неразбериху с тибетским тантризмом, который монголы принесли в Китай, перед тем как начать попытки восстановления примата национальной политики. Так как неоконфуцианство представляет собой конфуцианство в буддийской интерпретации, то это означает, что император пытался вернуться к чистому конфуцианству. Таким образом, при династии Мин ученые мужи обратились к комментаторам времен династии Хань, и началась эпоха археологических изысканий, которая достигла кульминации в гигантских работах, выполненных при нынешней Маньчжурской династии в правление Канси и Цяньлун.

Японская ученость, следуя этому великому прецеденту, обратила свои взоры назад, на собственную древнюю историю. Были опубликованы на китайском языке выдающиеся труды, среди которых Тайнихонши, или