«История Великой Японии», составленная по указу принца Мито двести лет назад. Подобные книги давали возможность выразить преклонение перед теми героическими образцами преданности, которые, подобно самураю Масасигэ, погибли в результате акта победного самопожертвования в конце периода Камакура, а читатели начинали страстно желать возвращения имперской мощи.

Весьма характерным в тот период стал диалог видного ученого, известного своим почтением к индийским и китайским мудрецам, с его идейным противником. Последний спросил ученого человека: «Что вы будете делать – вы, известный своей безумной любовью к этим великим учителям, – если в Японию вторгнется армия, во главе которой будет стоять генералиссимус Будда, а заместителем командующего будет Конфуций?» Ученый ответил, не колеблясь: «Снесу голову Шакья-Муни, а мясо Конфуция вымочу в рассоле!»

Вот этот факел горел в руках Санне, когда столетие спустя он сложил поэтическое сказание о стране, по страницам которого молодые люди до сих пор узнают о лихорадочном жаре, овладевшем их дедами и подтолкнувшем к революции.

Изучение настоящей древней японской литературы стало модным, его возглавляли выдающиеся интеллектуалы Мотоори и Харуми, к чьим грандиозным трудам по грамматике и филологии современные ученые могут мало что добавить[86].

Абсолютно естественно, что это привело к возрождению синтоизма, этой чистой формы поклонения предкам, существовавшей в Японии до появления буддизма, но долгое время находившейся в тени, прежде всего благодаря гению Кукая с его буддистскими интерпретациями. Этот элемент национальной религии всегда ставит в центр личность императора как потомка Бога. Поэтому его возрождение всегда должно означать рост патриотического самосознания.

Буддийские школы, ослабленные мирным и мирским отношением сёгуната, обеспечившим им наследственные привилегии, были неспособны воспринять разбуженную энергию синтоизма. Именно этому факту мы обязаны скорбным разгромом и разграблением сокровищниц буддистских монастырей, когда монахов и священников заставляли перейти в синтоизм под угрозой немедленного уничтожения. На самом деле вновь обращенные сами с усердием подбрасывали поленья в этот погребальный костер насильственного обращения.

Второй причиной национального пробуждения, без сомнения, была зловещая опасность со стороны западных стран, которые посягали на азиатские земли и угрожали нашей национальной независимости. От голландских торговцев, которые постоянно информировали нас о событиях, происходивших во внешнем мире, нам стало известно о том, что Европа протянула на Восток мощную руку завоевателя.

У нас перед глазами была Индия – святая земля из наших священных воспоминаний, которая теряла независимость из-за своей политической апатии, отсутствия организованности и мелкой ревности соперничающих интересов. Этот горький урок заставил нас осознать насущную необходимость единства любой ценой. Опиумная война в Китае и постепенное подчинение восточных наций, одной за другой, утонченной магической силе, которую принесли из-за морей черные корабли, вновь заставили вспомнить ужасный образ монголо-татарской армады, вновь заставили женщин молиться, а мужчин – точить мечи, покрывшиеся ржавчиной после трех веков мирного благоденствия. Существует короткое, но примечательное стихотворение императора Комэя, августейшего отца ныне действующего Его Величества, человека острой проницательности, которому Япония в значительной степени обязана своим современным величием. Так вот, в стихотворении говорится: «Со всей силою души сделай то, что зависит от тебя. Потом в уединении преклони колени, молись о Божественном ветре, который когда-то отогнал татарский флот» – это слова от имени нации, полностью уверенной в себе. Звонкие колокола храмов, привыкшие звучать музыкой покоя и любви, были сорваны с вековых колоколен, чтобы отлить из них пушки для защиты побережий. Клокочущие патриотическим огнем, женщины бросали свои зеркала в ту же пылающую печь. Однако те, кто осуществлял власть в государстве, прекрасно сознавали опасность, которая поджидала страну, если торопливо и неподготовленно бросить воинственный вызов так называемым «западным варварам». Это им нужно было бороться и неторопливо сопротивляться обезумевшему потоку самурайского энтузиазма, и одновременно тем не менее пытаться открыть страну для общения с Западом. Многие, подобно Иикамон, пожертвовали своими жизнями, заявив, что нация не готова к безрассудному самоутверждению. За это нужно выразить глубокую благодарность им, а также вооруженному посольству Америки, национальная политика которой открыла наши двери в духе просвещения, а не в духе самовозвеличивания.

И еще один – третий импульс был дан южными даймё, которые, являясь потомками аристократов Хидэёси и соратников Иэясу, постоянно беспокоились об абсолютизме сёгуната Токугава, который почти свел их до положения наследственных вассалов. Князья Сацума и Тёсю, Хидзэн и Тоса, всегда сохранявшие ощущение своего прошлого величия, предоставляли убежище тем, кто бежал к ним от гнева двора в Эдо. Это на их территориях дух новой революции мог дышать свободно. Это на их территориях родились те могущественные государственные деятели, которые воссоздали новую Японию; на землях в пределах тех границ, на которых до сих пор правит великий дух, должны остаться следы их потомков. Эти сильные кланы дали генералов и солдат, свергших сёгунат, хотя такая честь принадлежит также княжеским домам Мито и Этидзэн самого сёгуната, которые объединились, чтобы принести империи скорый мир и совершить великое отречение и сплотили всех даймё и самураев, чтобы пожертвовать свои вековые владения трону и стать перед законом равными с обычными гражданами и убогим крестьянством.

Вот так реставрация Мэйдзи пылает огнем патриотизма, великого возрождения национальной религии верности, с ореолом преображенного микадо[87] в центре. Образовательная система Токугава, которая в равной степени давала знания по чтению и письму всем мальчикам и девочкам, обучавшимся в деревенских школах под надзором сельского священника, заложила основу обязательного начального образования, чему был посвящен один из первых актов нынешней власти. Таким образом, люди высокородные и низкого происхождения слились воедино в великой новой энергии, которая всколыхнула нацию, покрыв самого скромного армейского новобранца славой в смерти, как настоящего самурая.

Несмотря на политические дрязги – естественное или неестественное порождение конституционной системы, той самой, что была добровольно дарована монархом в 1892 г., – одно слово, прозвучавшее с трона, все так же успокаивает правительство и оппозицию, заставляя обоих замолчать даже во время самых жестоких разногласий.

Моральный кодекс – краеугольный камень японской этики, как учат в школе, был определен мандатом императора, когда все другие предложения не смогли отобразить всеобъемлющего почитания, которое требовалось в тот момент.

С другой стороны, чудеса современной науки уже больше чем столетие назад поражали умы студентов в Нагасаки, единственном порту, куда прибывали голландские торговцы. Знания о географии, которые они почерпнули из этого источника, открыли перед ними новые перспективы человечества. Поначалу освоение западной медицины и ботаники давалось с большим трудом[88]. Европейские методы ведения войны, которые, естественно, захотели освоить самураи, поставили их в опасное положение, потому что сёгунат посчитал такие попытки направленными непосредственно против его верховенства. Тяжело читать истории первооткрывателей западной науки, которые обрекли себя на то, чтобы втайне расшифровывать голландскую лексику. Их можно сравнить с археологами,