Священник отбежал подальше, опасаясь атаки шприца и последующей принудиловки. Однако Большая Мама отнеслась к его постыдному отступлению с пониманием.

– Прошу прощения, один деликатный вопрос. Вероятно, уважаемый священник гомосексуалист? Педофил? Церковный хор, мальчики – логично, не правда ли? «Голубая луна, голубая…» В таком случае могу предложить…

– Нет! – закричал поп, живо вообразив себе, КОГО она может ему предложить. – Не хочу! Никого не хочу! Я устал. Я болен…

– Принято. Немедленная диагностика выдыхаемого воздуха и ауры. «Если я заболею, к врачам обращаться не стану…» Э-э, да у вас энурез, батюшка. На нервной почве. Сколиоз. Гастрит. Кальциниды в легких. «Долой врачей и их советы вечные!..» Кариес. Стенокардия. Для более подробного анализа необходимо…

– К чертям собачьим! – заорал священник и понял, что у него действительно невроз. – Заткнись ты, тварь поганая, рухлядь раздолбанная, стерва недоделанная, сучка болотная! Плевал я на тебя и твой диагноз! Что тебе надо от меня, зараза? Потрох мой нужен?! На потрох! Убей меня, сволочь! Только избавь от своих дурацких! дебильных!! жлобских!!! разговоров!!!!

– Принято! – сказала Большая Мама после зловещей паузы, во время которой нарастал режущий ухо свист. – Тогда отдыхай! Аминь.

Снова стремительное и точное, как бросок кобры, движение манипулятора. Блеснуло стеклянное тело шприца, на этот раз наполненного чем-то прозрачным. Укол в шею. Без лишних слов – как и просил священник.

Черт возьми, что это, если не яд? Должно быть, снотворное. Во всяком случае, он поймал кайф впервые в жизни. У него помутилось в глазах, и все показалось не таким уж важным…

Где-то далеко зазвучала музыка – главная тема из «Молчания ягнят». Священнику послышалось в ней что-то возвышенное и печальное. По крайней мере гораздо лучше отходняка с импровизациями, который обычно исполнял на похоронах сводный джазовый оркестр почетных маразматиков города Ина…

С помощью манипуляторов Большая Мама извлекла кассету из-под одежды мертвеца, включила видеомагнитофон и наслаждалась первым новым фильмом за несколько десятков лет.

Но она не ограничилась только просмотром.

* * *

…Он видел сквозь сгущающийся туман, как по проходу к нему движется тележка на колесах… Повсюду плясали невесть откуда взявшиеся солнечные зайчики. Уходила тяжесть… Отступала боль… «Мир оставляю вам… Мир мой даю вам…» Легкость, парение, эйфория… Вот как, оказывается, можно было достичь отдохновения, уснуть без кошмаров! А ведь ему предлагали! И неоднократно! А он, дурак, сопротивлялся!..

Он полностью расслабился. Тела не стало. Сейчас он был зыбким, как «близнец». И своего «близнеца» он увидел тоже – напоследок. Тот шел за ним по проходу, сопровождая тележку, и в результате взаимодействия с электрическими цепями реаниматора его силуэт был окружен мерцающей фиолетовой короной…

Что это было – проводы в последний путь? Приглашение на собеседование в чистилище? Или начало вечных мук? Безразлично…

«Близнец» протянул к священнику черные руки без костей. От каждого пальца тянулись нити – куда-то в пустые пространства, во владения смерти, в трясину сверхчеловеческого страха, туда, где ангелы безнаказанно предаются некрофилии…

Но душа не отлетела. Скелет задребезжал на ветру, как трещотка; потом ребра обросли мясом; внутрь черепа кто-то вложил клубок червей…

Тележка ударила священника под колени. Он рухнул на нее спиной, раскинув руки и невольно пародируя распятие… Над ним плыли старые, усталые, багровые звезды. Распухшие до неприличия, поглотившие все свои планеты… И осталась Черная Лаборатория в пустотах между звезд – там, где было достаточно холодно, чтобы могла возникнуть жизнь…

Мозг священника вместил в себя миллиарды световых лет. Большая Мама терзала его лазерами и скальпелями – изнутри. Механические крысы копошились на его задворках. Ламии сражались за лунные моря сладострастия. Кричали панцирные рыбы, порождая цунами. Птицы метали икру в звенящей пустоте небес. Звери вынашивали человеческих детенышей и кормили их неразгаданными иероглифами судеб. Женщины несли яйца, из которых вылупливались тираннозавры. Нежить порхала стайками черных бабочек, оплодотворяя галактики…

Это был бесконечный зверинец чудовищ. Они плодились в его мозге быстрее, чем их убивала атомная машина уничтожения. Они выдерживали любые дозы радиации. Они подпитывались ею и плодились еще быстрее. В конце концов они заполнили даже бесконечный объем и начали пожирать друг друга. Не осталось сгустков страха, которыми они питались. Зародыши кошмаров умирали прямо в матках безумия, избавляя священника от грядущих потрясений.

Он очищался, не подозревая об этом. Он рос. Он уже был намного больше, чем ужас, испытываемый им перед лицом жизни. Тысячи маленьких чудес стекались в одно большое чудо, словно капли расплавленного металла…

* * *

И все для того, чтобы он узрел будущее. Собственное будущее и будущее города Ина. Это была исключительная привилегия; это был тягчайший крест. Но и то, и другое он осознал гораздо позже.

В чреве Реаниматора он разделил участь Ионы, проглоченного Рыбой, однако без всякой надежды на отрыжку. И никто не посылал его проповедовать; и не было у него возможности молиться; и плен его продлился гораздо дольше трех дней. По его личному календарю прошли годы. Ему выпала редкая удача – он увидел отдаленный результат своих деяний.

Но для чего? Может быть, эта чертова «мамаша», смахивающая на демиурга-психопата, просто забавлялась, разыгрывая перед ним спектакль, который в точности воспроизводил и предварял реальность? Может быть, она предупреждала о чем-то? Может быть, хотела, чтобы он вовремя отступился? Может быть, исследовала пределы человеческого убожества? Или просто изучала случайно подвернувшуюся живую игрушку, разобрав ее на части и собрав вновь в соответствии с неким планом, который стал ясен ей, как только она добралась до хранилища объективной информации – до НАСТОЯЩЕГО, – ну а в нем уже содержалось все БУДУЩЕЕ в законсервированном виде? И тогда функция «реанимации» приобретала зловещий смысл…

А пока он видел сон. Долгий-долгий сон. Самый долгий в его жизни. Долгий, скучный, местами приятный или отвратительный, как сама действительность. В этом сне он получил власть, достиг величия, стал объектом поклонения, состарился, сделался инвалидом, изведал горечь предательства, страдал от прогрессирующего слабоумия и испытал окончательное падение.

Но жутким образом в течение многих лет он был еще кем-то. Его размноженная электронным копировщиком душа населяла другие тени – юношей, детей, женщин, зародышей и даже «птенцов» шестипалого. Большая Мама разложила его на гораздо более примитивные, но зато и более цельные личности – изгоя, тирана, прирожденной шлюхи, обреченной на физическую чистоту, храброго, умелого и бескомпромиссного блюстителя веры, девственницы, вынашивающей мутанта.

А затем Реаниматор затеял новый эксперимент: изгой вдруг дорвался до запретных плодов; тиран потерял все; шлюха уподобилась мадонне, блюститель веры превратился в истребителя патриархов, а беременная – в любящую мать, готовую отдать жизнь за свое дитя…