— Я работала в медицинском центре округа Хеннепин, — сказала она, ее голос прозвучал бесцветно, монотонно. — Это — крупный специализированный центр скорой помощи в неспокойном и небезопасном районе города, вы знаете. Я видела много… видела, что люди могут сделать друг другу… что люди могут сделать ребенку… какие вещи…

Ее голос затих. Она продолжала смотреть на окно, но Том мог поклясться, что она видела совсем другое место, была совсем в другом времени. Ее лицо напряглось и побледнело. Он стоял рядом с ней и ждал спокойно, терпеливо.

— Отвратительные вещи, — прошептала она. Даже сквозь огромную, не по размеру куртку он мог видеть, как тяжело вздымалась ее грудь, как дрожь сотрясала тело. — И я думаю о Джоше…

— Не сметь! — приказал он.

Она искоса смотрела на него и ждала. Никакой надежды в ее глазах, никакой уверенности, что он сможет сказать слова, которые прояснили бы ситуацию. В свои годы, как священник, он редко испытывал такое бессилие, такую неподготовленность дать что-либо ценное и значимое тому, кто страдал. Но она продолжала смотреть на него и ждать. Ее глаза казались огромными и бездонными в полумраке, по ее прекрасному лицу пробегали тени.

— Это не поможет, — наконец заговорил он. — Вы только мучаете себя.

— Я заслуживаю это.

— Не говорите так.

— Почему нет? Это правда. Если бы я приехала забрать его, он был бы с нами теперь.

— Вы боролись за жизнь человека, Ханна.

— Вам это Кэтлин сказала, да? — Он не ответил, да этого и не надо было делать. Она знала Кэтлин слишком хорошо. — А она не сказала вам, что у меня были две потери вчера вечером? Ида Берген умерла, и в результате я потеряла Джоша.

— Они найдут его. Вы должны верить в это, Ханна. У вас должна быть вера.

— А я и верила, что такого никогда не случится, — сказала она горько. — У меня больше нет веры.

Том не мог винить ее, хотя полагал, что следовало бы убедить Ханну отречься от такого заявления. Он мог бы воспользоваться той любимой старой дубинкой — повышенным чувством вины католиков, но у него не выдержало бы сердце. В такие времена, как сейчас, у него было немало проблем со своей собственной верой. И он не обладал достаточным лицемерием, чтобы наказывать еще и кого-то другого.

Внезапно Ханне стало холодно. Она вздохнула и потерла рукавицей по лицу и затылку.

— Простите, отец, — чуть слышно прошептала она. — Мне не следовало бы…

— Не надо просить прощения за свои чувства, Ханна. У вас есть право так реагировать.

— И роптать на Бога? — Ее губы скривились в горькой усмешке, глаза предательски затуманились от вновь подступивших слез.

— Не волнуйтесь о Боге. Он примет и это.

Том протянул к ней руку и нежно смахнул слезу с ее щеки подушечкой большого пальца. Впервые Ханна заметила, что на нем не было перчаток. Его большой палец был холодней, чем ее кожа. Отец Том, сама рассеянность! Он постоянно забывал такие мелочи, как перчатки в морозную погоду, забывал поесть, забывал вовремя подстричься. Эта черта вызывала материнские чувства у всех женщин прихода Святого Элизиуса.

— Вы снова забыли перчатки, — сказала Ханна, потянув Тома за руку. Она зажала его ледяные пальцы в своей руке, стараясь согреть их. — Все закончится когда-нибудь обморожением.

Он отмахнулся от ее беспокойства.

— Сейчас у меня на уме более важные вещи. Я хотел сообщить, что я здесь ради вас — ради вас и Пола.

— Спасибо.

— Я назначил молитвенное бдение за Джоша. Сегодня вечером в восемь. Я молю Бога, чтобы оно нам к тому времени уже не потребовалось, — добавил он, крепко сжимая ее руку.

— Я тоже, — прошептала Ханна. Она не могла сказать ему о своем предчувствии, что ее молитвы не дойдут никуда и от ее мольбы не будет никакого проку, кроме головной боли. Она удержала его руку на секунду дольше, отчаянно стремясь впитать хоть крупицу силы и веры священника.

— А не хотели бы вы остаться на ужин? — спросила она, с трудом воскресив манеры хорошей хозяйки, но ее честность снова вылезла наружу. — Понимаете, у меня в доме полно женщин, которые не знают, что делать, кроме как пялиться на меня и благодарить свою счастливую звезду, что они не на моем месте, — доверительно произнесла Ханна. — Было бы здорово прекратить это. В меню у нас есть огромный выбор разного хлеба и рыба — целая кастрюля чудесного тунца. Не думаю, чтобы в городе осталась хоть одна банка тунца.

— Энн Мюллер принесла ее, а сверху был жареный лук? — вопросительно произнес он, бросая нежный комический взгляд и пытаясь дать ей что-нибудь еще, кроме сочувствия.

— И кастрюлю домашних пирожных с мятным ликером.

Он усмехнулся, обнял ее за плечи и подтолкнул к кухонной двери.

— Тогда я весь ваш, доктор Гаррисон.

17.28

— 8 °C

Митч шел по коридору начальной школы Оленьего Озера. Невосприимчивая к его шпилькам Меган увела двух его офицеров еще раз провести опрос юных хоккеистов, приятелей Джоша, и тренеров молодежных команд. Видели ли они что-нибудь вообще? Может, Джош говорил им, что боится кого-то? Вел ли себя как-то по-другому? Вопросы будут задаваться снова и снова одним полицейским, затем другим полицейским, затем еще одним в надежде всколыхнуть чью-нибудь память. Все они надеются получить хоть какую-нибудь крупицу информации, которая могла быть незначительной сама по себе, но вместе с другой частицей будет достаточной, чтобы сформировать улику. Это могло показаться расспрашиваемым людям утомительным, и, конечно, создаст горы бумажной работы, но это необходимо.

Митч решил встретиться со школьными учителями и прочим персоналом с той же целью. Один из его офицеров уже расспросил учительницу Джоша, Сару Ричмен. Митч обратился ко всему штату, собрав сотрудников в кафетерии, чтобы провести встречу как неформальное общение по схеме вопрос-ответ. Он рассказал то малое, что знал, постарался пресечь поток диких слухов и попросил у них рассказать в ответ все, что они сами знали. Не бродил ли кто-нибудь вокруг школы? Не сообщал ли кто из детей, что к ним приближался незнакомец?

Митч изучал лица сидящих перед ним людей — учителей, поваров, дворников, служащих канцелярии и бухгалтерии — как полицейский, не смог бы кто-нибудь из них совершить такое; интересовался, как отец, не был ли кто-то из тех, кто общается с его дочерью каждый день, опасен для нее.

После почти двухчасовой работы он оставил их для обсуждения собственных планов относительно безопасности в школе и вокруг нее и поспешил вдоль длинного коридора к боковому выходу. Его голова раскалывалась, подобно грецкому ореху в тисках. Один за другим в ней возникали вопросы и рвались наружу. Вопросы без ответов. В шесть было назначено собрание всех сотрудников полиции поговорить о результатах первого дня поисков и обсудить новые идеи. При отсутствии реальных улик и подозреваемых было трудно сосредоточиться на расследовании.