— Выпиливать начал. — Эксперт елозил на коленях у двери, осматривая выпиленную нижнюю филенку. — Сначала, змей такой, дырки сверлил, затем уж просовывал в них пилу… Сверло стандартное… А смотрите, Никита Михалыч, какой гладкий распил. Ни царапины на поверхности. Рука у подлеца тренированная.

— Здоровый парень. — Колосов прикинул на глаз ширину отверстия. — Дырка большая потребовалась, чтобы влезть. Пилил-пилил, а украсть ничего и не поддуло, — сказал он, оглядывая скудную утварь. — Ничем не прельстился тут. Думал, раз дверь на замке, значит, тут ценности, а тут… Бедная церковка, нищета прямо…

— Настоятель все деньги на благотворительность тратит да на общежитие теперь вот для калек. Мне мамаша одна тут местная сейчас поведала. Хвалит попа-то очень. — Эксперт вынул из чехла камеру, намереваясь сфотографировать следы взлома. — Иконы, что украли, — дар прихожанки. Старинные, дорогие. Берегла их в семье, вроде бы с тех пор, как храм тут в тридцатом разорили. Она от матери получила на хранение, потом в церковь снесла, как тут все наладилось. Плачет старуха, говорит, раз иконы в селе украли — быть беде. Либо умрет кто лютой смертью, либо гореть кому, давняя, мол, примета. Никита Михалыч, а вы в приметы верите?

Колосов лишь плечами пожал. Он давно уже к чему-то прислушивался. Гул какой-то доносился с улицы…

— Отец Дамиан, там народ, мужики во дворе собрались. Подите к ним, — звонко, на всю церковь крикнул влетевший с улицы белобрысый паренек в черном стихаре — церковный звонарь из послушников, приглашенный оперативниками в качестве одного из понятых.

А во дворе действительно собралась целая толпа — в основном старики и старухи, но была и молодежь, и люди среднего возраста, причем самые разные: домохозяйки с колясками, группа работяг в промасленных спецовках, два инвалида на костылях, бармен, официанты из кафе, что раскинуло летние тенты «Макдоналдс» у шоссе, кто-то из местной мэрии и даже три каких-то по виду весьма резких и крутых дяди с подбритыми затылками, подрулившие на синем джипе к самой паперти.

— Это кто ж такие будут? — Колосов запнулся — он не знал, как ему называть этого парня в стихаре и в рясе, фактически своего сверстника: ваше преподобие, отец, Батя…

— А это все наш приход. Прихожане. И те, что деньги на восстановление жертвовали, и те, что сами тут по выходным работали. Бармена видите? Он, кстати, и каменщик отличный. Дом себе сам построил.

И вот эту стену, она совсем у нас развалилась, почти заново всю переложил, — ответил настоятель.

Но тут прихожане обступили его — старухи ахали, плакали, жалели иконы, особенно «Матерь Божью, заступницу с младенчиком» и какую-то «Неопалимую Купину». Мужики допытывались: «Ну а што милиция говорит: найдут — не найдут? А когда найдут? Это дело на самотек нечего пускать, жалобу надо Генеральному писать. Милое дело — тока всем миром отстроили церковь, нате вам, какая-то гнида вломилась! Ну, Батя, ежели тока дознаемся, что это кто из нашенских, то…»

Личности с подбритыми затылками говорили мало. Лишь мрачно наблюдали за милицией. Местные стражи порядка их тоже вроде игнорировали. А что цепляться-то? У одного все его кровные три судимости погашены;, другой, хоть и рожа протокольная, по закону чист — бильярдную на станции содержит, и все у него вроде легально, сколько раз во время рейдов проверяли…

— А эти лбы, отец Дамиан, — осведомился Колосов, улучив момент, когда настоятеля прекратили осаждать вопросами и советами. — Тоже ваша паства? Вы и у таких деньги на церковь берете?

— Да, — отец Дамиан посмотрел ему в глаза. — Дайте вы — возьму у вас. Не имею права отказать человеку, который хочет отдать свою лету Богу, лишь потому, что лицо его и образ жизни мне не по душе. Он Богу, не мне дает. И если его благотворительность идет от сердца…

— У них? У этих вот? — Колосов недобро усмехнулся, — Ну, вы, батюшка, я скажете тоже… Не удивлюсь, если выяснится, что один из них или их корешки и грабанули у вас тут все хозяйство.

— Они не трогали иконы. — Отец Дамиан отвечал спокойно. — Не надо пустословить вот так… А насчет того, от сердца или нет идет у кого-то жертва Богу, это он сам без нас разберется. И зачтет на том суде, где и я, грешник, и вы, и эти вот из джипа, и все другие рядом стоять будем.

— На каком еще суде? — не понял Никита.

— Да уж не на уголовном. На последнем. Когда труба архангела позовет. — Отец Дамиан смотрел на начальника отдела убийств. — В Писании он Страшным зовется. Но мне что-то не очень то название нравится. Нет, там уже нас пугать не будут. Просто разберутся с каждым. И каждому воздадут.., на орехи с изюмом.

— И вы.., и ты веришь в такой суд? Серьезно веришь? — Колосов тоже смотрел на этого стриженного по-модному парня в рясе: ну и поп в Стаханове, чудной какой-то… Не поймешь — говорит как: то ли насмехается, то ли… И вообще тема разговора такая: кто из наших ровесников говорит о каком-то Страшном суде?

— Я уже верю. А ты еще нет? — Отец, Дамиан усмехнулся, хотя усмешка была какая-то странная — дрогнули лишь углы губ, а глаза остались серьезными. — Что ж, значит, тебе, дорогой мой, брат мой, еще верить в него время не приспело.

Кто-то из прихожан окликнул его, и он, кивнув Колосову, отвернулся — лишь мелькнули полосы исподней десантной тельняшки в раструбах рукавов… А Никита только хмыкнул: во дает поп, наловчился проповеди читать перед этими своими «овцами». Его отчего-то задевало, что этот «поп», этот бывший офицер, побывавший в чеченском плену и явно много чего повидавший, словно поучает его. Ненавязчиво, но поучает чему-то… Чему?

Но тут внезапно произошло событие, которое направило мысли Никиты в совершенно противоположную от богословия сторону. Всех собравшихся во дворе церкви неожиданно оглушил истошный женский визг.

— Да помогите же, люди добрые, да чтой-то так и будете смотреть, как там Петьку маво убивают! Да не брал он ничего с церкви, не воровал, не края! Да он больной у меня, не в себе.;. Ой, люди, да что ж такое тут творится!..

Женщина лет пятидесяти, растрепанная, зареванная, загорелая до черноты, вбежала во двор, растолкала толпу, отпихнула локтем сотрудника «антикварного» отдела и цепко впилась в отца Дамиана:

— Батюшка.., за ради Христа помоги, они ж убьют его там вконец! Касторовы, они ж, как нальют глаза, ничегошеньки не соображают… А он, Петька-то мой, во дворе у них за сараем копошился чего-то… Споймали они его, за курицу убить ведь готовы и еще что-то про церкву орут, он, мол, и обворовал… А он дома вчера сидел, до-ма-а-а!!

Начался настоящий содом: толпа, смяв сотрудников милиции, ринулась на улицу. Все бежали в заросший липами тенистый проулок, застроенный частным сектором — деревенскими хибарками, сараюшками, летними уборными-скворечниками, покосившимися заборами.

— Надо подкрепление из отдела вызвать, а то как бы беспорядки не начались!. — на бегу крикнул Никите начальник местного розыска. — С чего взбесились-то, Господи?

— Подожди вызывать, сами разберемся. Там, кажется, кого-то поймали и по деревенскому обычаю бьют по тыкве. Вора подозревают.