Инга вздрогнула от шлепка и метнула на Илью недовольный взгляд, но задерживаться не стала. Выскочив в коридор, она как можно скорее скрылась за дверью женского туалета.

На следующий день на Аркашу было жалко смотреть: он явственно мучился похмельем и стыдом. Все старались его щадить, но не Мирошина – она настолько подчеркнуто его игнорировала, что ее недружелюбие казалось осязаемым. На обеде она, обнаружив, что Аркаша собирается сесть рядом, недовольно цокнула и пересела на противоположный конец стола. Все прятали глаза, но не решались вмешиваться. Инга замечала, с каким страдальческим выражением Аркаша смотрит на Мирошину, когда та не видит, но сам он только тяжело вздыхал и оправдываться не пытался.

В остальном последние дни до Нового года проходили приятно – ожидание праздника сгущалось, и рабочие задания растворялись в нем бесследно. Все собирались на каникулы, новостей не было, интервью никто не просил, встречи не организовывал. Инга, разумеется, сидела в офисе, но там она точно так же листала соцсети, как делала бы это дома, только была строже одета. Обедали они теперь не на скорую руку, как обычно, а основательно, иногда часа по полтора, и в пятницу днем даже выпили сидра. Мирошина в тот день позвала обедать с ними Илью, и он согласился – сел за стол напротив Инги между Галушкиным и Аркашей. Мирошина, как обычно, хихикала и кокетничала, Алевтина даже сейчас умудрялась не отрываться от своего телефона, а Инга чувствовала себя так, словно летит вниз на американских горках – беспокойно, жутко и весело. Первые двадцать минут она избегала смотреть на Илью и старалась поменьше участвовать в разговоре – боялась, что может чем-то выдать себя. Постепенно, однако, она осмелела и сменила тактику на противоположную – начала вызывающе комментировать все реплики Ильи и принуждать его спорить. Ей нравилось его дразнить, нравилось чувствовать себя в центре внимания, но больше всего нравилось знать, что у нее есть секрет, которым она дерзко водит перед носом у коллег. Илья ей вроде бы подыгрывал – отвечал с иронией, вступал в пикировку. Инга поймала себя на том, что ее отношение к нему угодило в замкнутый круг: ее симпатия росла в те моменты, когда она чувствовала, что они объединены общей опасной тайной, – это щекотало нервы, но вместе с тем симпатия и была этой самой тайной. Инга, впрочем, радовалась каждому мгновению, которое заставляло ее относиться к Илье лучше. Она старательно подмечала все его положительные стороны – его расслабленную самоуверенность в компании коллег, его дорогие часы, его увлечение ею, Ингой. Однако, как бы она ни настраивала себя видеть хорошее, она не могла отделаться от ощущения, что все это необязательные дополнения к главному – безотчетной спонтанной влюбленности, которая возникает вопреки здравому смыслу. А ее-то она и не чувствовала.

Свое мыслительное упражнение Инга повторяла тем же вечером, придя к нему домой: Илья приготовил ужин, получилось действительно вкусно – плюс. При этом он хвастался дороговизной вина – минус. Он любил музыку – плюс. Но не разбирался в ней – минус. А думал, что разбирается, – минус вдвойне. В постели с ним Инга открывала что-то новое в себе – плюс. Однако его раболепие убивало в ней всякое уважение к нему – минус. Ингу качало, как на волнах, и она никак не могла устаканить свои чувства. Это ее нервировало. Она бы хотела по-настоящему влюбиться и всеми силами раздувала в себе душевный огонь, но проблески радости и приязни так и оставались проблесками, не сливаясь в единое целое.

Максим продолжал считать, что затея встречаться с начальником – скверная, и это он еще не знал об Ингиных метаниях. Она не хотела ему говорить, потому что это только подкрепило бы его убежденность. Однако Максим, похоже, и так догадывался.

На выходных он собрался за елкой, и Инга поехала с ним. Все вокруг елки обычно заказывали, но Инга с Максимом оставались верны традициям – елочный базар был неотъемлемой частью подготовки к Новому году. Бесчувственное кликанье в интернете и близко не приносило сопоставимого удовлетворения.

Инга в этом году сомневалась, покупать ли елку себе. С Ильей они договорились, что тридцать первого декабря будут у нее, и, памятуя о том, что Новый год он не отмечает, Инга размышляла, как он отнесется к елке. Не то чтобы ее так уж волновал его скепсис, но Инге не хотелось лишнего подтверждения того, насколько они с Ильей разные.

– Илья сказал, что никогда не отмечает Новый год, – поделилась она с Максимом, пока они прохаживались по елочному базару.

– Это как? – Максим остановился возле одной из елок и, кивнув на нее, сказал: – Вот эта вроде подходящего размера, как думаешь?

– Надо попросить снять с нее сетку и показать. Ну вот так. Говорит, не любит новогоднюю истерию и относится к этому как к обычному дню.

– Тю. Новогодняя истерия – это же самое замечательное.

– Вот и я так думаю! – обрадовалась Инга. – Но теперь я не знаю, покупать ли елку.

К ним подошел продавец, разрезал сетку и легонько постучал стволом об землю. Ветки закачались и немного опустились.

– А она раскроется? – засомневался Максим.

– Конечно, – неприветливо ответил продавец.

– Что-то у нее верхушка какая-то лысая…

Продавец молчал.

– А такого же размера, но попушистее у вас нет? – перехватила инициативу Инга.

– Импортные есть. Датские. Это русская сосна. Хотите пушистую, берите датскую.

– А стоит сколько?

– Эта – тысячу двести, датские – от четырех.

– Мы еще посмотрим, – сказала Инга и, взяв Максима за руку, повела дальше.

– Мне кажется, ты должна купить елку, а он пусть идет на фиг, душнила. – Максим перехватил Ингину руку поудобнее, и они продолжили ходить вдоль рядов, держась как парочка. Они часто делали это, словно хотели подразнить окружающих: вы думаете, мы вместе, а мы совсем не вместе! – Я вообще не понимаю. Ты с ним встречаться начала – сколько? месяц назад? А уже готова лишать себя радости из-за какого-то придурка.

– Даже меньше месяца, – подумав, сказала Инга. – У меня из-за этих его слов еще одна проблема есть. Я не понимаю, дарить ли ему подарок.

– А ты уже его купила?

– Ну да. Ничего особенного, туалетную воду. Я вообще не понимаю, что ему дарить пока. Ну так вот, если он не «отмечает», то, наверное, подарки тоже не дарит. Будет странно, если я ему что-то подарю, а он мне нет.

– По-моему, он просто мудак, – сообщил Максим. Они остановились у очередной елки. У этой макушка была не такой лысой, и сама она, замотанная в сетку, казалась пухлее. – Но если уж ты боишься выглядеть глупо, дождись, пока он тебе что-то подарит. Если подарит. С ума сойти, конечно, где ты вообще такого идиота откопала – не отмечать Новый год?

Инга еле слышно вздохнула. Максиму не нравились все без исключения ее молодые люди – стоило объявиться очередному претенденту на ее сердце, как Максим с усердием принимался выискивать в нем недостатки. Для людей вроде Ингиной матери это послужило бы идеальным подтверждением того, что Максим сам втайне влюблен, но Инга знала: на самом деле он просто беспокоится за нее, а еще, самую малость, боится, что кто-то потеснит его с пьедестала. В глубине души ее трогало и то и другое.