— Это не я сделал!

— Это сделал твой велик.

— Нет, не мой. Мой велик вон там. — Я жестом указал на свой велосипед, стоявший безукоризненно вертикально посреди разрушений.

Тут, я полагаю, должна была последовать интересная дискуссия о причинно-следственных связях и понятии вины, намерении и возможности, но я решил сэкономить время и просто полез за бумажником. До сих пор мне не приходилось перекрашивать мотоцикл. Сколько это могло стоить?

Я начал переговоры.

— Я могу дать вам… восемьдесят евро. — (Они неприятно рассмеялись, а чья-то огромная лапа забрала у меня бумажник и начала поиск по всем кармашкам и складкам.) — Прошу прощения — позвольте мой бумажник обратно.

— Нет, мой друг, — ответил блондин. — Мы идем в банк!

— Отдай ему бумажник! — прозвучал чей-то голос, и, оглянувшись, я увидел женщину, которая пробиралась сквозь толпу, большую черную женщину с нелепыми светлыми волосами. Она на ходу завязывала халат, наброшенный поверх бодистокинга из какой-то белой сетчатой ткани. — Держи, — сказала она, выхватив мой бумажник и вернув его мне, — он твой. Держи, пока я не скажу.

Поднялся крик по-голландски с обеих сторон, женщина тыкала пальцем в грудь вожака байкеров — ногти у нее были экстравагантно длинные, загнутые и накрашенные, — затем, расправив плечи, она двинулась на него всей грудью, используя ее словно щит, а сама указывала на меня и сильно жестикулировала. Потом она что-то выкрикнула, отчего толпа заржала, а байкер обиженно пожал плечами, затем она внезапно сменила тактику и тон, принялась флиртовать с громилой, обняв его за плечи. Он рассмеялся и ущипнул себя за нос. Оглядел меня сверху вниз. Видимо, я был предметом их переговоров.

— Сколько в твоем бумажнике? — спросила дама, которая, судя по бодистокингу, была либо проституткой, либо очень продвинутой.

Неужели она тоже пойдет в банк? Вполне возможно, что она вовсе не мой союзник. Вполне возможно, они все собираются меня ограбить и сбросить в канал.

— Около двухсот пятидесяти евро, — сказал я задиристо.

— Дай мне сто пятьдесят. — Она протянула два пальца. Я засомневался, и тогда она быстро и тихо произнесла: — Давай деньги, и, возможно, останешься жив.

Я отдал ей деньги, которые она скомкала в плотный комок и сунула в кулак байкеру. Потом, прежде чем он успел их посчитать, она взяла меня за руку и начала пробиваться сквозь толпу, направляясь к лестнице. За нашими спинами раздались громкие протесты байкеров: «Ты платить больше! Больше!» Но дама пренебрежительно махнула рукой, прошипела что-то насчет полиции и подтолкнула меня к освещенному красным фонарем порогу.

Звали мою спасительницу Регина, хотя это мог быть и псевдоним, и она оказалась ужасно милой.

— А как тебя зовут, мой новый друг?

— Пол, — ответил я и, чтобы уж быть до конца последовательным, добавил: — Ньюман. Пол Ньюман.

Не знаю, откуда взялся мой псевдоним. Ему явно не хватало достоверности, да и, скорее всего, он даже не был нужен. В конце концов, я не совершил ничего дурного. Но слишком поздно; на время я стал Полом Ньюманом.

— Здравствуй, Пол Ньюман. Проходи…

Я присел на какую-то пластмассовую платформу. Спальня, если это подходящее название для такого помещения, была оборудована раковиной и элементарным душем, освещалась темно-красным светом, и я на секунду подумал, какое это было бы отличное место для проявления фотографий. Дешевый вентилятор дул без всякой пользы, в углу стоял чайник. Была еще микроволновка, сильно пахло каким-то химическим вариантом кокоса.

— Я наблюдала за всем из окна. Тебе очень не повезло, Пол Ньюман, — сказала она и рассмеялась. — Это были здоровые парни. Думаю, они могли бы тебя убить или, самое меньшее, опустошить твой банк.

— Что ты ему сказала?

— Посоветовала обратиться в страховую компанию. У него есть страховка, так пусть ею воспользуется! Тебя трясет. — Она продемонстрировала, изобразив дрожание рук. — Хочешь чая?

— Очень кстати. Благодарю. — Мы ждали, когда вскипит чайник, и за это время я изучил ее голый зад, большой и рыхлый, который ни разу не удалился от моего лица больше чем на полметра. Я повернулся к окну на улицу, желая осмотреться с этой точки, и заметил, что здесь точно такой же офисный стул, какой когда-то был в моей лаборатории, но я не стал об этом говорить, а принялся смотреть телевизор.

— О, у вас тоже идет «Аббатство Даунтон»!

— Желаешь посмотреть что-то другое? — Регина дернула плечом и показала на маленькую стопку DVD.

— Нет-нет. Даунтон подойдет.

Не спрашивая, она добавила в чай два куска сахара и протянула мне кружку. Тогда я заметил, что руки у меня дрожат. Левую ладонь я использовал вместо блюдца. Не зная, что сказать, я поинтересовался:

— Ну и… давно ты здесь работаешь?

Регина рассказала, что занимается этим шесть или семь лет. Родители у нее нигерийцы, но родилась она в Амстердаме и начала здесь работать по рекомендации подруги. Зимой дела идут неважно, трудно оплачивать аренду маленькой кабинки без потока туристов, но у нее появились постоянные клиенты, на которых она может рассчитывать. Летом, наоборот, слишком большой наплыв, слишком большой, и она грустно покачала головой. «Мальчишники! — Она погрозила мне пальцем, словно это я их организовывал. Оказалось, многим мужчинам требовалась выпивка для храбрости, после чего они уже были ни на что не способны. — Им все равно приходится платить!» — сказала она чуть воинственно, а я рассмеялся, закивал и согласился, что это справедливо. Я спросил, знает ли она своих коллег, и она ответила, что все они в основном дружелюбны, хотя некоторых девушек обманом заманили сюда из России и Восточной Европы, что очень печалило и злило Регину.

— Они думают, что их нанимают для танцев, можешь поверить в такое? Танцовщицы! Можно подумать, где-то нужно столько танцовщиц! — Она помолчала немного и спросила: — А ты чем занимаешься, Пол Ньюман?

— Страховкой, — ответил я, сам поражаясь причудливым полетам своей фантазии. — Я здесь в отпуске, с женой и сыном.

— У меня тоже есть сын, — сказала она.

— Моему семнадцать.

— Моему только пять.

— Пять — чудесный возраст, — сказал я, хотя всегда считал подобные ремарки идиотскими.

Когда возраст перестает быть «чудесным»? «Пять — чудесный возраст, зато пятьдесят четыре — ублюдочный» — по логике вещей получается так. Как бы там ни было, пятилетний сын Регины проживал в Антверпене со своими дедушкой и бабушкой, поскольку она не желала, чтобы кто-нибудь из них видел ее на работе; в эту минуту атмосфера маленькой комнаты приобрела торжественный характер, мы помолчали где-то с минуту, следя за событиями под лестницей Даунтона и размышляя над сложностями родительской участи.

Но в целом это была интересная и познавательная беседа, хотя несколько иного рода, чем я ожидал в этот вечер, но все равно я чувствовал, что между нами установилась какая-то связь. Впрочем, я также сознавал, что трачу ее время, а также что она практически голая, поэтому я поднялся и потянулся за бумажником.