«Хочешь – живи у меня, – предложил я. – Вместе рыбачить будем. Я одинокий. Дети все умерли. И жену схоронил».

«Спасибо», – говорит. И опять замолчал. Признаюсь, обиделся я тогда: принял как сына родного, а он… Только месяц спустя Лыонг рассказал мне, что его мать – где-то в тюрьме под Сайгоном. Каждую ночь, когда мы укладывались на фане – старой тростниковой кровати, я знал, что он думал о ней, боясь, что никогда больше не увидит ее.

– А где его отец? – спросил я и тотчас пожалел, что задал этот вопрос.

– Отец? – Рыбак затянулся кальяном, помолчал. – Отец погиб на глазах Лыонга. Они по заданию Фронта пробирались в район Куангчи. Плыли ночью на лодке и напоролись на сайгонский патруль. «Прыгай в воду, – приказал отец. – Я прикрою». Пока плыл, Лыонг слышал, как с катера бил крупнокалиберный пулемет. Отец отвечал редкими короткими очередями – берег патроны: дать бы сыну уплыть подальше… Когда Лыонг добрался до берега, над рекой стояла тишина. Где-то в ночи стучал мотор удаляющегося сайгонского катера. Лыонг не помнил, как долго пролежал он на прибрежном песке и как добрел до Суанкханя. Когда встретил меня, побоялся – не выдам ли? Потом поверил…

Рыбак сказал деревенскому старосте, что это его племянник. Тот недоверчиво сощурил глаза, потребовал бумаги, но, получив корзину с крабами и креветками и 2 тысячи пиастров (все, что имел в запасе старый Лиеу), занес Лыонга в деревенскую книгу.

Так сын партизана стал на «законных основаниях» жителем рыбацкого селения Суанкхань из провинции Куангчи.

В марте 1966 года пришла беда: сайгонские власти выселили всех крестьян из деревни. Кто пытался бежать – в того стреляли. А затем объясняли: «Был партизаном». Согнали людей в концлагерь. Там находились и жители соседних селений. Как во всех концлагерях Куангчи, вокруг – колючая проволока и восемь постов, на каждых трех заключенных приходился один сайгонский солдат. У единственных ворот – больше 20 танков и батальон солдат. С той стороны, где лагерь выходил к реке Тхатьхан, тоже патрулировали сайгонцы – катеров десять сновали и днем и ночью.

Потянулись мрачные дни. Однажды не выдержал и пытался уйти из лагеря друг рыбака 60-летний Ланг. Его поймали и прямо у ворот расстреляли. Рыбак видел, как сжались кулаки маленького Лыонга.

– Мы отомстим за него, малыш, – сказал рыбак. – Пробьет и наш час. Помни, при шторме не ломаются лишь прочные мачты.

С того вечера Лыонг с большим риском для жизни часто стал исчезать из дому, подлезал под колючую проволоку и пробирался в джунгли к партизанам. Как-то привел девушку и сказал:

– Дядюшка, ты знаешь ее, это Чан Тхи Лань. Она из нашей деревни. Спрячь ее. Она партизанка.

– Мне и не приходило в голову, что двадцатитрехлетняя Лань, скромная, трудолюбивая, которую я помнил с дней ее младенчества в бамбуковой люльке, могла стать партизанкой.

«Ты проходи, – пригласил Лыонг. – Дядюшка Лиеу – человек верный, не выдаст». Лань вошла в хижину, положила на тростниковый топчан тяжелую рыбачью корзину, прикрытую листьями. «Что там?» – спросил я. «Мины, – последовал короткий ответ. – Завтра мы с Лыонгом во что бы то ни стало должны установить их у входа в концлагерь. А вечером партизаны нападут на танки. Сайгонцы будут пытаться укрыться в лагере в расчете на то, что партизаны не решатся стрелять в заключенных. Вот тут-то и пригодятся эти мины, – Лань ласково провела рукой по корзине. – И для дядюшки Лиеу есть задание: партизаны просили подготовить надежных людей и обеспечить вывод местных жителей в освобожденные районы, в горы Чыонгшон».

– И обо мне не забыли, – рыбак с гордостью потрепал седую редкую бороду.

На следующий вечер за колючей проволокой лагеря внезапно началась перестрелка, раздались взрывы гранат. Свечой вспыхнул сайгонский танк. Другие стали отходить к воротам концлагеря. И тут хлопнула мина, за ней – другая. Два танка странно подпрыгнули на месте. Клубы черного едкого дыма повалили из люков. В это время партизаны атаковали и подожгли все восемь сторожевых вышек, перерезали колючую проволоку и ворвались в лагерь.

– Я никогда не думал, что заключенные в концлагере, люди, которых я давно знал, могут проявить столько выдержки и решительности, – вспоминал старый рыбак. – Как только началась стрельба, они быстро собрали свое нехитрое имущество. Бой продолжался не более часа. Теперь даже не помню, как это получилось, но люди – женщины, старики, дети – смотрели на меня как на командира и беспрекословно выполняли все, что я говорил. Вскоре все мы были уже далеко от лагеря. Рядом со мной шагал Лыонг…

Лиеу умолк. Вода сладко булькала в его бамбуковом кальяне. Ветер затихал. Тучи бросали редкие капли на прибрежный лесок.

– Я же вам говорил, что рис не остынет на алтаре Лыонга. Он теперь настоящий рыбак. Он по воде определяет тайфун ли идет, или это просто шквальный ветер…

Я взглянул на реку. Там на волнах по-прежнему качался сампан. Но его парус теперь не казался мне стареньким, ветхим. Он был сильным, как тот парень, что вел лодку навстречу ветрам.

– Как же сложилась судьба тех людей из концлагеря, что стало с девушкой Лань? – опросил я Лиеу.

– Вы можете их увидеть. Они теперь здесь, после освобождения Юга вернулись в Суанкхань.

…Мы шли по берегу реки мимо воронок, залитых дождевой водой. Из больших овальных листьев мальчуганы мастерили кораблики, пускали по воде и «обстреливали» их круглыми камешками. Когда камешек попадал в кораблик, они радостно хлопали в ладоши.

«Сколько времени еще дети будут играть в войну?» – подумал я.

Девушка с длинной косой, выбивавшейся из-под клетчатого шарфа, какие носили обычно южновьетнамские партизаны, подняла флажок. Движение открыто, заработали моторы. Колонна грузовиков двинулась в путь.

– Гравий на дороге засыпан на час раньше срока, – объяснил мне солдат. – Так, впрочем, бывает везде, где работает бригада Куит. (Так звали невысокую смуглую девушку с длинной косой.)

Скромная, молчаливая Куит в 1968 году пришла в партизанский отряд Камлока. Ей было тогда 15 лет. Родители погибли. Отец был расстрелян сайгонцами. Девочка поклялась отомстить врагам, бороться до тех пор, пока ее родина не будет свободной. Сейчас Куит возглавила строительную бригаду.

Девушка помахала нам рукой на прощание, затем приколола к косе нежный цветок лан – орхидею.

– Этот цветок для нее – символ, – объяснил солдат, глядя на удалявшуюся деревушку Камлок и фигурку девушки Куит у дороги. – На Тэт в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, когда Куит появилась на свет, отец принес в дом букетик орхидей – самых любимых цветов ее матери. Теперь она носит с собой эти цветы в память о самых близких…

За Камлоком начинается горная часть дороги, которая то карабкается на вершины гор, то резко спускается вниз, словно отдыхает у горных проток и мелких речушек. Каскады водопадов низвергаются у самого борта машины, обдавая прохожих мелкими прохладными брызгами. Природа щедро наделила тропической зеленью, прозрачными водами, ценными породами деревьев, богатым животным миром этот почти необитаемый уголок горного Чыонгшона. Но с щедростью природы беспощадно расправилась война. Там, где горные вершины покрывали густые леса, теперь цепь голых черных холмов – напалм выжег всю растительность. Обугленные стволы деревьев, образуя жуткую «аллею» среди вымершего леса, тянутся по обе стороны дороги номер 9. Здесь же американская авиация особенно интенсивно сбрасывала боевые отравляющие вещества.