От нас он узнал следующую подробность. Когда мы в первый раз читали оперу с исполнительницей главной роли Люси Арбел, истинной артисткой, она остановила меня, когда я собирался спеть последнюю сцену, ту, где Тереза кричит в ужасе, увидев, как ее мужа Анри Тореля везут на эшафот, и восклицает изо всех сил: «Да здравствует король!» — дабы разделить смертную участь с мужем. Именно в этот момент, как я упомянул, наша исполнительница прервала меня и взволнованно сказала: «Я никогда не смогу спеть эту сцену до конца. Так как, если бы я увидела мужа, того, кто дал мне свое имя, кто спас Армана де Клерваля, я, наверное, потеряла бы дар речи. Очень прошу вас, пускай в конце пьесы будет декламация!»

Только великие артисты умеют так слушать свою душу. Примером тому может служить мадам Фидес-Деврье, уговаривавшая меня изменить арию Химены «О, плачьте, глаза мои!» Ей казалось, что она думает только об умершем отце и совсем забыла верного своего Родриго.

Не менее искренний порыв владел Талазаком, исполнителем роли де Грие, когда он пожелал добавить «ты» перед «вы» в сцене, где он видит Манон в семинарии Сен-Сюльпис. Это «ты» — не есть ли вскрик давно влюбленного, перед которым стоит предмет его страсти?

Первые репетиции «Терезы» прошли в чудесной квартирке, украшенной старинными картинами и другими произведениями искусства, которые Рауль Гансбург собрал у себя на улице Риволи. Был первый день нового года, мы отмечали праздник в салоне за работой с восьми часов утра и до полуночи.

На улице было ужасно холодно, но жаркий огонь в камине позволял нам забывать о морозе. И атмосфера была столь теплой, что мы даже выпили шампанского за то, чтобы сбылись наши общие надежды.

Это были очень волнующие репетиции, объединившие трех замечательных артистов: Люси Арбел, Эдмона Клемана и Дюфрана.

Через месяц, 7 февраля 1907 года, состоялась премьера «Терезы» в оперном театре Монте-Карло. И снова мы с женой стали гостями принца в том прекрасном дворце, которым я уже столько восхищался. Его Светлость принимал нас в своей ложе, в той самой, куда он пригласил меня под конец премьеры «Жонглера Богоматери», и где на глазах у публики принц Монако самолично украсил мою грудь лентой ордена Святого Карла.

Ходить в театр приятно, но совсем иное дело — находиться на представлении и слушать! В вечер, когда давали «Терезу», я занял привычное место в салоне принца, отделенном от ложи дверью и занавесками. Я был там один, в полной тишине, по крайней мере, так мне казалось.

Тишина? Поговорим-ка о ней! Звук аплодисментов трем нашим артистам был таким громоподобным, что ни занавеси, ни двери его не могли заглушить!

Пригласили певцов и на званый ужин, состоявшийся на следующий день во дворце, где их без устали чествовали. Были также приглашены мой знаменитый собрат Луи Дьеме, виртуоз, согласившийся исполнить партию на клавесине в первом действии «Терезы», мадам Дьеме, мадам Массне и я. Мы с женой смогли попасть в банкетный зал, лишь поднявшись по почетной парадной лестнице. Дворец находился неподалеку от нашего жилища, прекрасного обиталища мечты!

«Терезу» давали на сцене Монте-Карло еще два года, и в придачу к нашей замечательной исполнительнице Люси Арбел мы получили тенора Руссильера и профессора Буве.

В марте 1910 года в Монако прошли с неслыханным размахом праздники в честь открытия Музея океанографии. На гала-концерте исполняли «Терезу». Публика состояла из коллег Его светлости, членов Института и Академии наук. Там было также множество знаменитостей, ученых со всего мира, представителей дипломатического корпуса, и даже господин Лубе, бывший президент Республики.

В утро праздничного представления принц произнес прекрасную речь, на которую отвечали президенты иностранных академий.

Я был уже очень болен, и не смог занять свое место на банкете, прошедшем во дворце, откуда все отправились на гала-спектакль, упомянутый ранее. Мой коллега по Институту Анри Ружон на следующее утро на банкете вызвался прочесть речь, которую должен был произнести я сам, если бы ни был вынужден оставаться в постели. Чтобы Анри Ружон читал мою речь — это была большая честь и огромный успех!

Сен-Санс, тоже приглашенный на праздники и проживавший во дворце, неустанно оказывал мне самые трогательные знаки внимания. Сам принц почтил визитом мою комнату. И каждый присовокуплял к рассказу об успехе представления упоминание о нашей Терезе — Люси Арбел. Даже врач, оставивший меня вечером в спокойном состоянии, зашел ко мне около полуночи, не столько чтобы справиться о моем самочувствии, сколько поведать о замечательном спектакле.

Более всего меня порадовала следующая подробность.

Давали «Старого орла» Рауля Гансбурга. Публика приветствовала бурными аплодисментами Маргариту Карре, жену директора Опера-Комик. «Терезу» представляли тогда же. Присутствовавший там Альбер Карре, заметив в оркестре одного из своих парижских знакомых, сказал ему, что поставил бы «Терезу» в Опера-Комик с лучшей драматической актрисой в главной роли.

И действительно, через четыре года после премьеры в Монте-Карло, после того, как оперу показали во множестве театров, 28 мая 1911 года премьера «Терезы» прошла и в Опера-Комик. «Парижское эхо» описало ее в лучшем виде.

Теперь, когда я пишу эти строки, мне уже известно, что второй акт «Терезы» стал частью праздничной благотворительной программы, представленной в Опере 10 декабря 1911 года и состоявшей из народных мелодий и произведений французских авторов — это была идея моего друга Адриана Бернхайма, широта ума которого равнялась разве что его доброте и душевному величию.

Близкий друг как-то сказал мне: «Если при создании «Жонглера Богоматери» вами руководила вера, то «Терезу» вы писали сердцем». Невозможно было сказать проще и трогательнее.

Глава 26

От «Ариадны» до «Дон Кихота»

Я возвращаюсь к «Моим воспоминаниям» в утро, когда я получил известие, повергшее меня в скорбь: скончался друг моего детства, мадам Мокорп-Дельсук. Этому замечательному преподавателю сольфеджио в консерватории я обязан драгоценными советами, что обеспечили мне первую премию по фортепиано в 1859 году. Мадам Мокорп ушла вскоре после своего восьмидесятилетия и унесла с собой в мир иной чувство нежнейшей признательности, которое я неизменно к ней испытывал, и которое так соответствовало горячему интересу, что она выказывала ко мне. Мое сердце осталось с ней!

Я никогда не отпускал от себя произведение прежде, чем провел с ним долгие месяцы, даже годы. Едва я закончил «Терезу» — задолго до того, как ее представили, — как мой друг Эжель сообщил, что уже договорился с Катулом Мендесом о продолжении «Ариадны». Ибо, будучи отдельным произведением, «Вакх», в нашем представлении, составлял с