И миссис В. принимается сосредоточенно оттирать несуществующее пятнышко с туфель, в которых я не сделала ни шагу.

«Немного боюсь», — печатаю я.

— Глупости, Мелло-Йелло. Я уже приготовилась смотреть, как ты будешь выступать в передаче «Доброе утро, Америка!». На фоне громадного кубка.

«Было бы здорово!»

— Так, Диана, давай повторим план действий на завтра. Во сколько вылет? Пенни, глупая девчонка, это же трусы Мелоди, сними их с головы!

У мамы все записано в блокноте.

— Рейс завтра в двенадцать. Значит, нам нужно выехать из дому не позднее девяти утра, чтобы быть в аэропорту в десять, пройти регистрацию, проверить, как погрузят коляску, и еще иметь время в запасе.

— Странно, почему они выбрали дневной рейс. Вы будете в Вашингтоне в два, а игра — в семь. Маловато времени, — с сомнением произносит миссис В.

— Мистер Димминг говорит, это связано со временем заселения в отель. Студия от отеля через дорогу, так что не опоздаем.

Мама захлопывает мой новый чемодан, закрывает молнию, а у меня из глаз льются слезы. Не верится, что это происходит на самом деле. Завтра я буду в Вашингтоне, меня покажут на всю страну! Только бы все не испортить.

Мне так хочется позвонить Роуз, расспросить обо всем. Волнуется ли она? В чем она пойдет в Белый дом? Интересно, а встречу с первой леди нам устроят? Было бы супер! А может, мы с Роуз будем сидеть рядом в самолете? Так хочется быть обычной девчонкой.

В ночь накануне игры я почти не сплю. Утром мама умудряется умыть, одеть и накормить меня в рекордные сроки. Папа в это время собирает Пенни.

— Будем смотлеть самолетик? Будем смотлеть самолетик? — спрашивает она.

Папа хватает ее, поднимает над головой и, воя как реактивный двигатель, кружит на вытянутых руках. Пенни заливается смехом.

Мы выходим из дома. Миссис В. время от времени забегает вперед с фотоаппаратом, чтобы сохранить весь процесс «для истории». Она снимает, как меня усаживают в машину, как грузят мой красный чемодан, как я довольно улыбаюсь. А потом берет у папы камеру и снимает на видео. Да уж, теперь мы это утро не забудем, даже если захотим.

Пенни носится за Ириской вокруг вымытой до блеска машины. Мама, в симпатичном джинсовом костюме и паре модных кроссовок «Найк» — молодец! — ставит вещи в машину, и мы наконец можем ехать.

Папа отводит Ириску в дом и закрывает дверь.

— Все готовы? — спрашивает он.

— Ну, поехали! — говорит мама.

Пенни передается общее возбуждение, она хлопает в ладоши. Я все время улыбаюсь.

Я знаю, что у нас в запасе уйма времени, но все равно хочется, чтобы папа ехал быстрее. Вдруг мы опоздаем, вдруг забыли билеты, вдруг меня стошнит и придется вернуться?

В аэропорту на парковке для инвалидов полно свободных мест. Папа выгружает меня, коляску, вещи, Пенни с Душкой. Миссис В. фотографирует.

Мама несет Пенни, папа толкает тележку с багажом и Душкой, миссис В. везет меня. Уже через пару минут мы у регистрационной стойки, хотя кажется, что прошла целая вечность. На часах ровно десять утра.

— Доброе утро, — здоровается мама с девушкой-регистратором и протягивает ей билеты. — Мы на двенадцатичасовой рейс до Вашингтона.

— На двенадцатичасовой? — озабоченно переспрашивает девушка. Она щелкает по клавиатуре, ждет, снова щелкает и хмурится. Наконец говорит нам: — Простите, мэм. Этот рейс отменен. Сегодня отменено много вылетов: на северо-востоке страны сильные снегопады.

Отменен? Внутри у меня все сжимается.

— Какие снегопады? — спрашивает мама внезапно охрипшим голосом. — На улице солнце, даже туч нет.

— В Бостоне высота снежного покрова сто тридцать миллиметров, южнее погодные условия продолжают ухудшаться. Федеральное управление авиации не разрешает вылеты в такую погоду. Мы не принимаем на посадку рейсы, которые потом возвращаются на восток, а значит, не можем отправлять наши дневные рейсы. Все связано между собой. Извините, пожалуйста.

Разговаривая с нами, девушка продолжает что-то быстро печатать на компьютере, потом говорит:

— Я могу зарегистрировать вас на ближайший прямой рейс до Вашингтона, который вылетает в девятнадцать двадцать три и прибывает в Вашингтон в двадцать один ноль семь. Будем надеяться, к тому времени погода наладится и мы начнем отправлять рейсы. На завтра уже обещают дождь.

Сердце у меня перестает биться.

— Так зарегистрировать вас на вечерний рейс? — девушка приветливо улыбается. Она не понимает.

— Но в семь уже начинается игра! — говорит мама тихо-тихо.

— Извините? Я не расслышала…

Я начинаю задыхаться.

Мама спрашивает чуть громче:

— А как же остальная группа? Мы должны лететь все вместе — группа школьников… команда эрудитов. У всех билеты на этот рейс. Игра сегодня вечером.

— А, помню, я их видела сегодня рано утром. Славные ребята, такие вежливые. Они говорили, что летят в Вашингтон, будут бороться за главный приз.

— Они были здесь рано утром? — уточняет мама.

— По-моему, они вместе завтракали в каком-то кафе и прямо оттуда приехали в аэропорт. Молодцы, как раз вовремя успели.

— А сейчас они где?

— Улетели девятичасовым рейсом, последним, после него вылеты закрыли. Им даже пришлось бежать, чтобы не опоздать на посадку. Да-да, точно. — Девушка щелкает по клавиатуре. — Самолет улетел чуть больше часа назад.

— Они улетели? — шепчет мама.

Я сейчас потеряю сознание.

— А вы летите в Вашингтон за них болеть, да? — сочувственно спрашивает девушка. Она по-прежнему не понимает.

— Нет. Моя дочь в команде. Мы должны, мы просто обязаны попасть в Вашингтон. А может, есть другие рейсы, у других авиакомпаний?

Девушка за стойкой смотрит на меня во все глаза.

— Ваша дочь в коман… — начинает она, но тут же спохватывается, переводит взгляд на монитор и начинает отчаянно стучать по клавиатуре.

Папа перегибается через регистрационную стойку. Я никогда не видела его таким злым.

— Как такое могло случиться? Вы же должны были предупредить нас об отмене рейса.

— Сэр, не всегда получается предупредить всех пассажиров, хотя мы очень стараемся, — говорит девушка, и видно, что она по-настоящему за нас переживает. — Мы рекомендуем пассажирам самим звонить в аэропорт и проверять статус рейса.

— Но мы так ждали эту поездку! Вы не представляете, насколько она важна для моей дочери.

Я зажмуриваюсь. Из динамиков льется глупая музыка, у нее нет ни цвета, ни запаха. Я ничего не вижу — под закрытыми веками темнота.