— Мне правда очень, очень жаль, — говорит девушка.

— А какой-нибудь непрямой рейс, с пересадкой? Нам необходимо попасть сегодня в Вашингтон. До вечера.

Девушка стучит и стучит по клавишам. Проходит целая вечность, прежде чем она снова поднимает глаза.

— Ни у одной авиакомпании нет сегодня рейсов на Вашингтон, ни прямых, ни с пересадкой. Первые вылеты будут только вечером. Извините, — почти шепотом заканчивает она.

Я открываю глаза, они наполняются слезами.

Папа отходит от стойки, лицо у него как сжатая пружина. Резко размахнувшись, он вдруг бьет кулаком по стене рядом со мной.

Я дергаюсь от неожиданности. Наверное, ему больно.

— Ай-й-й! Лупить по стене было не обязательно, конечно… — бормочет он, потирая пострадавший кулак.

Конечно. Но если бы я могла, я бы тоже лупила.

Миссис В. смотрит то на меня, то на папу.

— Не понимаю, — обращается она к маме, — как такое могло случиться? Почему никто из команды вам не позвонил? — В ее голосе появляется металл. — Учитель, например?

— Может, просто не успели? — пытается убедить себя мама. — Надеюсь, что так. Не могли же они бросить ее специально? Не могли?

Мне не хватает воздуха.

— Мэм, извините, что вмешиваюсь, — говорит девушка за стойкой. — Я проверила вылеты в соседних аэропортах. До вечера нет рейсов. Если хотите, я могу зарегистрировать вас на семичасовой самолет.

— Спасибо, не нужно, — тихо отвечает мама. — Это поздно.

Мне кажется, что вокруг пустота. Без звуков. Без голосов. Без воздуха.

Мама медленно подходит ко мне.

Я сижу как дура в новых голубых джинсах и белой футболке, в голубых теннисных туфлях, рядом со своим ярко-красным новеньким чемоданом. И злюсь.

Как они могли так со мной поступить?

Я чувствую себя совершенно беспомощной: так в детстве я лежала на спине, как перевернутая черепаха, и не могла ничего сделать. Ненавижу это ощущение.

— А сколько до Вашингтона на машине? — спрашивает миссис В.

Я даже не поднимаю глаз, я знаю ответ.

— Минимум десять часов, — тихо отвечает папа.

— Где самолетик? — спрашивает Пенни.

— Нет сегодня самолетиков, — говорит папа и проводит здоровой рукой по ее волосам.

Мама откатывает меня к пластиковым креслам. Становится передо мной на колени. Она плачет.

Мне кажется, я никогда больше не смогу дышать.

Мама обнимает меня.

— Все образуется, малышка. Ты самая лучшая, самая умная, самая чудесная девочка в мире. Мы как-нибудь это переживем.

Нет. Я — нет.

Миссис В. тоже плачет. Она садится в соседнее кресло и берет мои руки в свои.

— Малыш, я знаю, тебе тяжело. Видишь, никак у нас не получается отвезти тебя в Вашингтон.

Я просто сижу. Хрустальное утро обрушилось вниз разбитым стеклом.

Дома я прошу маму сразу уложить меня в постель. Я не хочу есть. Пытаюсь заснуть, но в висках стучат вопросы: сначала из игры, потом те, которые начинаются со слова «почему».

Почему они мне не позвонили?

Почему не сказали, что завтракают в кафе?

Почему я не могу быть такой, как все?

Больше нет сил сдерживаться — и я рыдаю, уткнувшись в подушку. Ириска облизывает меня и тычется в руку холодным носом, но мне все равно.

Они нарочно меня бросили! Как они могли? Нарочно! Нарочно!

Мне хочется затопать ногами — и топать, и топать изо всех сил. И я злюсь еще сильнее, потому что я даже этого не могу! Не могу выпустить наружу злость, как все.

Пенни тихонько приоткрывает дверь и, увидев, что я не сплю, заходит и забирается ко мне под одеяло. От нее пахнет арбузным шампунем. Она пересчитывает пальцы сначала у меня на руках, потом у себя: «Один, два, тли, пять» — и начинает считать сначала. Она даже учит Душку считать и грозно повторяет: «Два, Дуська, два!» Мне становится немного легче.

— Пенни, вот ты где! — заглядывает папа. — Развлекаешь Мелоди?

— Ди-Ди холосая!

— Хорошая, самая лучшая, — соглашается папа. — Мелоди, дочка, ты как, ничего? — Он гладит меня по голове.

Я киваю. И показываю на его забинтованную руку.

— Да уж, болит. Конечно, это было глупо, стена же не виновата. Но мне полегчало.

Я снова киваю.

Папа вытаскивает Пенни из-под одеяла.

— Есть хочешь, мисс Пенни? — спрашивает он.

— Сосиску! — требует Пенни.

— Мелоди, а тебе что приготовить?

Мне ничего не хочется. Я трясу головой и показываю на часы.

— Позже? — догадывается папа.

Я улыбаюсь в ответ, он забирает Пенни и уводит ее на кухню.

В коридоре звонит телефон, мама берет трубку.

— Да, здравствуйте, мистер Димминг! — Она быстро заходит ко мне, сжимает трубку так крепко, что побелели костяшки пальцев. — Нет, я не понимаю, — резко отвечает она. — Почему нам никто не позвонил? — Мама долго слушает, что он ей говорит, наконец взрывается: — Мы спокойно могли приехать в аэропорт на час раньше. Мы могли приехать хоть в пять утра. Вы понимаете, какой это страшный удар для моей дочери?

Мистер Димминг что-то отвечает, мама молчит, слушает.

— Да, очень возможно, что она самый сильный игрок в команде. Была самым сильным игроком. Вы слышите? Была! Потому что она уже больше не в команде! — Опять пауза. — Что? Вы все уладите? В следующий раз? Вы шутите, мистер Димминг?

Мама нажимает на сброс и швыряет телефон в угол. Взяв у меня на столе салфетку, она вытирает глаза, тяжело опускается на стул возле кровати и сморкается. Я поворачиваюсь к ней.

— Мелоди, доченька, если бы я могла облегчить твою боль, — тихо и грустно говорит мама.

Я тоже реву.

Мама сажает меня к себе на колени. Конечно, мне уже не так удобно, как в детстве, но все равно очень хорошо. Слегка покачиваясь, мама гладит меня по голове, и под стук ее сердца я засыпаю.

В том, что сегодня случилось, виновата только я. Мне надо было послушаться родителей. Надо было остаться с ними дома. Но я не захотела.

Утром лил дождь, сверкали молнии. Порывистый ветер стучал в окно. В такую погоду от зонтов и плащей толку мало. Пропитанный влажностью воздух казался сизым и плотным.

Пришел папа с рукой на перевязи и опустился на стул, на котором всегда читал мне по вечерам.