– Прямо не знаю, Йоханнес, может, они… – Пиммихен собралась с духом, – шпионы?

– А что шпионам у нас в доме выслеживать? Уж не природный ли цвет твоих ногтей на ногах?

– Как знать, что натворил твой отец? У них определенно есть интерес к нашему дому. Я всеми косточками это чую, а они меня никогда не подводят, особенно вот эта пястная кость. – Она подняла перед собой скрюченный артритом указательный палец и постучала им по воздуху.

Разговоры с Пиммихен и поздний час сделали свое дело – я убедился, что мои первые впечатления были верными: господин Кор с Натаном пришли, чтобы вонзить нож мне в сердце, когда я усну, и умыкнуть Эльзу.

Тогда я принял меры предосторожности: сам расположился под дверью Эльзы. С балюстрады третьего этажа открывался нижний коридор. Для маскировки я завесил ее одеялами и при этом оставил в коридоре свет, чтобы заметить убийц, когда те поднимутся на один пролет. Потом надел свой старый шлем, вооружился отцовским охотничьим ружьем, занял сторожевую позицию и при каждом скрипе половиц просовывал ствол между балясинами и прицеливался.

Наверное, время от времени я все же задремывал, но это не играло роли, потому что к пяти часам утра, когда я вскочил, их уже в доме не было. Свернутые спальные мешки были засунуты в ведра и увенчаны скамеечками. На двух ножках сушились носки, подобные ушам, а с третьей флагами свисали ветхие подштанники. На кухонном столе для нас был оставлен пакет грецких орехов. Это ничем не напоминало шпионское логово. То, что считаные часы назад казалось непреложной истиной, предстало обыкновенной глупостью в бледном и мирном рассветном мареве.

В конце концов я начал искать в разоренном городе хоть что-нибудь, что угодно, способное убедить Эльзу в правдивости моих россказней. В каждом газетном заголовке мелькали слова, которые гвоздями вбивали мне в душу поражение, и статьи под ними точно так же уличали меня во лжи. В магазины даже не хотелось заходить: повсюду громоздились безделушки, свидетельствующие об оккупации Австрии. На полках сидели грустные Пьеро, под ними – бодрячки Микки-Маусы, зубочистки были украшены британскими флажками, с плакатов смотрел Иосиф Сталин, называемый «отцом народов». Даже предметы обихода несли на себе отпечаток страны: кружки, пепельницы, брелоки для ключей с удручающим постоянством воспроизводили сочетание красного, синего и белого – на французский, британский и американский манер. И только флаг Советского Союза отличался каким-то разнообразием: сочетанием преобладающего красного с желтым. Ничто не прославляло рухнувший рейх ни в большом, ни в малом. У кого находили такие улики, тому грозило наказание от десяти лет тюрьмы до высшей меры. Так что поиски мои были обречены с самого начала, и я плелся домой с пустыми руками. Принести с собой я мог разве что свою жизнь.

В прихожей я наткнулся на постояльцев: старший начищал ботинки, а младший читал газету, на которой эти ботинки стояли, причем поляки стремились оттеснить один другого. Я невольно напряг зрение – хотел посмотреть, что же такого интересного напечатано в газете, но буквы оказались непонятными, прямо как русские.

– Где тебя носит? – вскинулась Пиммихен. – Здесь такая драма!

Я даже рта не успел открыть, как она выложила мне всю историю:

– Дверь я оставила открытой, поскольку не успела дать нашим друзьям ключ – они ушли рано. В дом мог проникнуть любой воришка, а ты меня знаешь – я, если прикорну, не услышу даже казачий полк. Вспомнила я, что у нас запасной ключ был, а найти так и не смогла. – (В скобках замечу: я его забрал, не сомневаясь, что ей придет в голову именно такая идея.) – Пошла я наверх, там поискать, хотя, Бог свидетель, ступеньки эти терпеть не могу. Смотрю – дверь в папин кабинет нараспашку, а в гостевую спальню – закрыта. Подергала, ну, думаю, рука не слушается, ан нет: заперто. Стала я спускаться, за перила держусь, на каждой ступеньке отдыхаю и вдруг слышу такой грохот, что даже оступилась.

Едва не поперхнувшись, я спросил:

– И?..

– Что «и»?

– В чем дело?

– Говорю же тебе. Оступилась.

– Ты ничего себе не повредила?

– Видел бы ты меня! Вжух! Сверху вниз на мягком месте съехала.

– А в чем драма-то?

– Да я чуть шею не сломала!

Я выдохнул с досадой, но на самом деле – с облегчением.

– Завтра увидишь, какие у меня на заду синяки будут!

– Не хотелось бы это видеть.

– А почему дверь заперта? Там кто-то есть?

– Пимми, я приоткрываю окно для проветривания. Дверь затворяется неплотно. Приходится ее запирать, а иначе от сквозняка она все время будет хлопать.

– А-а-а, ну, может, там голубь гнездо свил. Или ласка поселилась, или хорек? Нет-нет, куница! Наверняка куница! Я слыхала, они могут даже проводку перегрызть – и прощай весь дом.

– Надо проверить. Дай мне дух перевести. Я вчера туда заходил, но никакой живности не заметил.

– Не трудись. Я больше туда не полезу – с меня хватит.

– И правильно.

– И это ты мне говоришь? Эта лестница – кратчайший путь на небо! Зря твои родители чердак переоборудовали. Нам и раньше новые комнаты не требовались – мы даже в старые не заходим!

Эльза меня ждала и, когда я сдвинул в сторону щит, с невинным видом округлила глаза. Я заключил: только-только забилась в свой чулан, а иначе зажмурилась бы от яркого света. Она тут же сообщила мне отчаянным шепотом:

– Сегодня кто-то ломился в дверь! Наверно, твоя бабушка!

– Да, не иначе.

– Боюсь, она меня услышала.

– Услышала. Хотя и глухая.

– Я встала, а стул опрокинулся. Мне послышалось, она упала с лестницы.

– Ты очень проницательна.

– А что я могла поделать? Это же ужас! Я слышала, как она тебя звала: «Дай мне руку, малыш Йоханнес, помоги встать твоей усталой, измученной Пимми. Дай мне руку…»

Я выудил из вещмешка банку маслин, немного вяленой рыбы и половину хлеба.

– Она знает, что я здесь?

– «Я, я», вечно «я». А о ней ты подумала?

Эльза вспыхнула и со слезами на глазах сказала:

– Прости. Я запуталась.

– У нас с тобой много общего. Мне дороже всех ты. Тебе дороже всех ты. Мы буквально созданы друг для друга. Это судьба, воля Божия, ты согласна?

Я видел, что Эльза устыдилась, и с удовольствием нажал:

– Ты спрашиваешь, как она себя чувствует. С ней все будет в порядке, Эльза, не волнуйся. У тебя и без того достаточно поводов для волнений – тебе ведь нужно заботиться о себе. Умоляю, ни на минуту не отвлекайся на других, думай о себе, только о себе самой.

Она покаянно заломила руки, но, не удержавшись, стрельнула глазами на мой рюкзак. Мне было понятно, о чем она думает, но у нее хватило ума сразу об этом не заговаривать.