британцы высказались «положительно против идеи предложения какого-либо территориального увеличения» в данных обстоятельствах, и в особенности за счет Греции ввиду опасений, что та, раздосадованная таким ходом событий, может примкнуть к Германии. Они уже откомандировали советника на греческий флот и выстроили прочные отношения с этим стратегически чрезвычайно важным государством, так что, если турки действительно вступят в войну против Антанты, греческий флот сумеет оказать решающую поддержку в борьбе с турецким[432]. Поэтому, несмотря на ожидания Гирса, что Сазонов убедит союзников в вопросе о греческих островах, министр от этой идеи отказался в надежде, что турки удовлетворятся всем прочим[433].

Внимание Сазонова к Эгейским островам, возможно, было обусловлено и иным мотивом. Пусть он прямо о том и не упоминал, но, высказываясь за возвращение Лемноса Османской империи, он, вполне вероятно, держал в уме будущие русские позиции в проливах. Россия весьма пристально следила за тем, в чьих руках окажутся ближайшие к проливам острова, и лишь в силу стремительного развития событий в итоге согласилась на их переход к Греции. Если же турки сейчас вновь получали Лемнос, Россия от этого только выигрывала в дальнейшем, когда придет черед захватить интересующую ее область. Греческое же обладание островами всерьез компрометировало стратегическое положение России в проливах. Еще в конце 1912 года князь Ливен, тогдашний начальник Морского генерального штаба, отмечал, что, как только Россия расширится в регионе, ей «необходимо [будет] занять опорный пункт в Средиземном море. И наилучшим вариантом был бы остров Лемнос»[434].

Другое свидетельство тому, что тогдашние шаги МИДа были продиктованы положением России в проливах, предлагает письмо от 20 августа управляющего отделом Ближнего Востока князя Г. Н. Трубецкого Гирсу в Константинополь. Описывая возможный выигрыш России в войне, Трубецкой замечает, что, независимо от прибавления тех или иных земель вдоль западных границ, «прежде всего мысль обращается к проливам». Если Турция останется нейтральной, а Антанта гарантирует ее территориальную целостность, «по заключении мира нам [России] необходимо [будет] оговорить преимущественное для прибрежных государств Черного моря право прохода военных судов через проливы». Если же Турция вступит в войну против России или балканских государств, «желательно было бы <…> определить то обеспечение нашего контроля над проливами, которое менее всего встретило бы сопротивление Англии и явилось бы вообще наиболее осуществимым». Можно было бы «все турецкие укрепления [в проливах уничтожить и завладеть] укрепленными пунктами на обоих побережьях у выхода Босфора и у выхода Дарданелл» или же занять подходяще укрепленные позиции неподалеку, чтобы, разместив там флот, добиться «достаточного стратегического для нас обеспечения свободы проливов». Куда более сдержанно Трубецкой говорил о судьбе Константинополя – вопрос этот ему представлялся на текущий момент «академическим», и он предлагал действовать осмотрительно, чтобы Россия не повторила «ошибки Германии, вооружившей всех против себя своим явным стремлением поколебать равновесие в Европе»[435]. Если территориальные преобразования в проливах и не обсуждались пока официально, политики, безусловно, были о них вполне осведомлены.

К англичанам, возражавшим против территориальных уступок туркам, присоединились и французы, отвергавшие другое предложение Сазонова – передачу Константинополю немецких концессий. Поначалу Париж нехотя соглашался уступить концессии Порте, но Морис Бомпар, константинопольский посол, выступил резко против и в итоге сумел настоять на своем[436]. В итоге, когда 18 августа послы Антанты наконец сделали заявление Порте, от первоначального предложения Сазонова осталась лишь совместная гарантия территориальной целостности Турции. Русский министр остался разочарован и выразил Парижу неудовольствие его несговорчивостью в решениях по Османской империи[437].

Немудрено, что и турецкое правительство не пришло в восторг от столь ограниченного предложения. Соперничавшие за власть группы влияния были уверены, что от Антанты можно требовать куда большего, чтобы вскоре Энвер-паша оказался в меньшинстве [Yasamee 1995:247][438]. Министр финансов Джавид-бей сказал Гирсу, что в правительственных кругах желали бы, чтобы данные накануне гарантии целостности были «повторены на письме и имели силу на срок не менее пятнадцати – двадцати лет»; в том же документе следовало также закрепить полную экономическую независимость Турции и ликвидировать капитуляционный режим[439]. В беседе с британским и французским послами Джавид-бей и морской министр Ахмед Джемаль-бей ясно выразили опасения по поводу намерений России, настаивая, что каждая из держав Антанты должна дать гарантии в отдельности[440]. Ведь трехсторонние гарантии будут оберегать Турцию лишь до тех пор, пока их соблюдает весь триумвират держав-гарантов. Если же одна из подписавших держав проявит агрессию, две другие уже не будут связаны никакими обязательствами. Однако, если каждая из держав самолично примет на себя обязательства, то соглашения останутся в силе, невзирая на действия кого-либо одного.

И вновь Сазонов более склонялся к согласию на турецкие условия, чем его западные союзники, что отражало преследуемую им цель – не допустить вступления Турции в войну. Но Россия проигрывала от отмены капитуляций менее всего, поскольку ее экономическое проникновение в Османскую империю было весьма незначительным; потери же Великобритании с Францией оказались бы весьма значительны, и потому союзники выступали против столь «чрезмерных» уступок[441]. Самое большее, они готовы были обещать туркам вернуться к их требованиям после войны, чтобы разрешить вопрос «в либеральном духе»[442]. А к 28 августа державы Антанты были «готовы гарантировать неприкосновенность оттоманской территории и рассмотреть в дружественном духе [экономические и судебные] требования» в вопросе капитуляций, если «Высокая Порта обязуется сохранять строгий нейтралитет»[443]. Но и теперь турецкое правительство осталось недовольно и 9 сентября объявило, что в одностороннем порядке прекращает систему капитуляций. В результате оказались ослаблены позиции воюющих держав по обе стороны фронтовой линии, а их протесты ни к чему не привели. В течение недели противники начали обсуждение практических аспектов отмены капитуляций, одновременно разрабатывая иные механизмы защиты иностранцев в Османской империи [Yasamee 1995:249–250].

Подготовка к турецкому выступлению

К тому времени Тройственная Антанта все более пессимистически относилась к перспективе когда-либо убедить турок, так сказать, сменить немецкие платья, не говоря уж о том, чтобы на деле присоединиться к антигерманской коалиции. С середины августа Гире, Леонтьев и чиновники консульства в Малой Азии докладывали в российскую столицу об ослаблении власти великого визиря и усилении партии Энвера, ратующей за войну против Антанты. Развертывание турецких сил на кавказской границе теперь также рассматривалось в качестве угрозы; вкупе же с очевидным присутствием на «Гебене» и «Бреслау» немецких экипажей к 22 августа ситуация выглядела столь скверно, что Сазонов поставил вопрос о ней на Совете министров. Главноуправляющий землеустройством и земледелием А. В. Кривошеин заявил, что был бы рад турецкому выступлению