против России, поскольку тогда либо Россия сможет атаковать, либо прекратятся проблемы в Малой Азии [Гальперина 1999:43]. Иных выступлений в записях заседания не сохранилось, но, судя по всему, в данном вопросе министры выразили согласие. Сазонов сообщил своему представителю при Дипломатической канцелярии Ставки, что нынешняя ситуация с Турцией вызывает все большие опасения, в силу которых и он, и Совет министров полагают, что отвод войск с Кавказа на Западный фронт более невозможен, а южный театр следует усилить войсками, расположенными в Туркестане. На другой день высочайшее согласие с этим выразил и царь[444]. Всю следующую неделю поступали донесения о прибывающих в Турцию немцах и отправленном Австрией в Константинополь вооружении для «Гебена»[445], а 27 августа наконец поступили сведения о том, что «Гебен» и «Бреслау», вероятно, направлены в Черное море вопреки всем заверениям великого визиря[446].

Армейский и морской штабы, вновь обсудив возможные превентивные меры, 28 августа отправили план на согласование Сазонову. Адмирал Эбергард запросил у Ставки разрешения принять все необходимые меры, включая минирование Босфора, на случай если «Гебен» и «Бреслау» войдут в Черное море, о чем МИДу предстояло поставить в известность Турцию. Начальник Генерального штаба генерал Н. Н. Янушкевич просил Сазонова сообщить в Ставку, когда, по его мнению, война станет неизбежной, чтобы флот мог принять соответствующие меры, включая, если позволит время, минирование моря[447]. Однако Сазонов по-прежнему выступал против любых действий, чреватых вовлечением Турции в войну, особенно в первые недели, полные неопределенности. По его разумению, вхождение «Гебена» в Черное море само по себе еще не означало разрыва отношений. Момент был особенно неудачным для войны с Турцией еще и потому, что именно тогда шли переговоры с Сербией и Грецией с целью убедить их пойти на территориальные уступки Болгарии, что позволило бы предотвратить ее переход на сторону Турции против Антанты. В конечном итоге Сазонов заметил, что державы Антанты желают, чтобы вина за разрыв легла на Константинополь и нейтральные государства могли вступить в войну на противной ему стороне. Поэтому министр высказался против мер, намеченных Ставкой, предупредив, что если флот решит «принять меры против него», то таковые «теперь допустимы только в случае полной уверенности в успехе», ибо утрата сильнейших черноморских судов самым серьезным образом скажется на региональной политике[448].

Доводы министра не убедили генералов и адмиралов, и они продолжили давить на него, добиваясь согласия на решительные меры. Как Янушкевич заявил Сазонову, он по-прежнему считал, что МИДу следовало бы прямо «предупредить турецкое правительство о том, что <…> выход “Гебена” в Черное море может вызвать с нашей стороны военные меры»[449]. Ему вторил и Эбергард, предлагавший предостеречь турок, что Россия не признаёт «Гебен» и «Бреслау» турецкими судами и, следовательно, появление их в Черном море может вылиться в столкновение[450]. Сазонов всячески уклонялся от подобного бряцания оружием, полагая, что таким образом можно лишь приблизить разрыв отношений. Вместе с тем формально он соглашался признать за Эбергардом «полную свободу действий», так как Турция не выполнила пожелания Антанты об удалении немецких экипажей с крейсеров[451]. Кроме того, в свете телеграммы Гирса, где сообщалось о соглашении, по которому Турция, вероятно, в конечном итоге должна была вступить в войну на стороне Германии, 10 сентября Сазонов поручил посланнику объявить великому визирю, что выход «Гебена» и «Бреслау» в Черное море может привести к столкновению между двумя государствами[452].

Стремясь скоординировать взгляды на политику в отношении Турции, Сазонов и прочие высокопоставленные дипломаты 10 сентября провели совещание с офицерами Морского генерального штаба под предводительством вице-адмирала А. И. Русина. Сазонов подчеркнул свое желание не допустить вступления Турции в войну. Повторяя уже изложенное на письме, он указал, что опасается, что силовая реакция Черноморского флота на появление турецко-немецких судов разожжет дальнейший конфликт, хотя, по его мнению, большинство в Турции выступает против подобного развития событий. Позиция его заключалась в том,

что в случае неблагоприятнаго для нашего флота исхода столкновения его с турецким, усиленным как германским судами, так и германским личным составом, возникла бы не только непосредственная опасность для нашего южнаго побережья, почти совершенно лишеннаго войск и для Кавказа, на котором имеется всего лишь один корпус против трех турецких, но неудача наша на море отразилась бы самым тяжелым образом и на общей политической обстановке пока весьма для нас благоприятной, заставив примкнуть к нашим противникам колеблющиеся державы и даже анулировать достигнутые нами военные успехи[453].

Не имея уверенности в победе русского флота, Сазонов полагал себя не вправе взять «моральную ответственность» за отправление его на бой. Он считал, что если турецкий флот войдет в Черное море, то русскому лучше будет оставаться в Севастопольском порту[454].

Русин встретил предложение в штыки: по его мнению, с учетом множества разных факторов морские силы обеих империй были примерно равны. Адмирал и офицеры штаба утверждали, что укрытие флота в тихой гавани, пока враг спокойно бороздит открытое море, нанесет жесточайший удар по боевому духу моряков и со стороны будет воспринято сродни поражению, даже если в итоге стороны так ни разу и не сойдутся в бою. С учетом же того, что Порта была предупреждена против отправки кораблей, а также того, что немцы выведут их в Черное море исключительно ради возможности вступить в решающую схватку с русским флотом, Эбергард должен обладать свободой в принятии необходимых мер, включая в случае необходимости и приказ к атаке. Офицеры Морского штаба далее предложили Сазонову уведомить Эбергарда о политической ситуации и преследуемых правительством целях, чтобы тот мог действовать соответствующим образом. Итак, если бы вышедший в Черное море турецкий флот оставался в своих территориальных водах, то и русский Черноморский флот мог оставить его появление без последствий; если же турки и немцы двинутся к русскому берегу, то Эбергард был бы волен принять надлежащие контрмеры.

События же развивались следующим образом. 11 сентября Сазонов сообщил Эбергарду, что ситуация в османской столице и на Балканах неопределенная, и, признавая за адмиралом «полную свободу действий, как скоро “Гебен” выйдет в Черное море», он призвал также «иметь в виду роковые последствия, которые имела бы для [России] неудача»[455]. Спустя несколько дней после этой телеграммы Эбергард получил от Русина письмо с подробным описанием межведомственного совещания от 10 сентября и разъяснением, что начать боевые действия можно будет лишь в том случае, если турецкий флот покинет свои территориальные воды[456]. Всю следующую неделю посланники Антанты предупреждали свои