– Что думаешь, Люси? – с надеждой спрашивал он. Лицо сияло от гордости и предвкушения похвал. Совсем как у маленького мальчика.

Трагедия заключалась в том, что Пит Коннорс любил жену и очень нуждался в ее одобрении.

И если бы та хоть раз похвалила его, возможно, удача наконец повернулась бы к нему лицом. Но реакция жены всегда была неизменной.

– И сколько ты профукал на этот раз?

– Иисусе, Люси, не доставай меня! Я человек идеи. Ты знала это, когда за меня выходила.

– Да? В таком случае вот тебе идея: как мы в этом месяце заплатим по закладной?

Мама Митча говаривала, что правда – единственное, на чем умеет экономить его отец.

К шестилетию Митча они переехали из монревильского дома. Их новым жилищем стал кондоминиум в Маррисвилле. Дальше был район, где теснились старые домики фабричных рабочих. Когда Митчу исполнилось двенадцать, они оказались в Хилл-Дистрикт, питсбургском Гарлеме, аду убогих хижин, наркотиков и повального пьянства, который граничил с процветающим центром. Родители разъехались, потому что были слишком бедны, чтобы платить за развод. Уже через месяц у матери появился новый бойфренд. Вскоре они переехали во Флориду, в славный домик с пальмами во дворе. Митч решил остаться с отцом.

– Здорово, Митч! – обрадовался Пит. – Мы с тобой вместе, совсем как в прежние времена. Будем устраивать покерные ночи. Дрыхнуть по воскресеньям до обеда! Приводить сюда хорошеньких девочек. Ну и повеселимся же мы! Тряхнем стариной!

Девочки были. Некоторые даже оказались хорошенькими, но им нужно было платить. Золотые дни Пита прошли. Он выглядел тем, кем был на самом деле: постаревшим, почти вышедшим в тираж распутником. И это разбивало сердце Митча. По мере того как он взрослел, отец стал завидовать внешности сына.

В семнадцать лет парень стал похож на мать: те же белокурые волосы и голубые глаза, – но унаследовал от отца длинные ноги и мужественные черты лица. Как и он, Митч за словом в карман не лез. И врал напропалую.

– Я приехал на лето, помочь своему старику. Осенью вернусь в школу бизнеса…

– Машина? О, я ее продал. Моя маленькая кузина больна. Лейкемия. Ей, бедняжке, только шесть. Я хотел помочь оплатить счета из больницы…

Женщины буквально таяли.

Все, за исключением Хелен Браннер. Ей было двадцать пять: рыжеволосая зеленоглазая богиня. Работала она в благотворительном центре для ветеранов, обеспечивавшем обедневших военнослужащих обедами и помощью по дому. Митч так и не понял, как отцу удалось убедить руководство центра, что он служил на флоте. Честно говоря, он даже плавать не умел! От картинок с кораблями его тошнило.

Так или иначе, Хелен стала приходить в дом три раза в неделю. Пит сходил по ней с ума.

– Бьюсь об заклад, она целка! Это сразу видно. У меня встает при одной мысли о том, как я зароюсь в этот рыжий кустик.

Митч терпеть не мог, когда отец высказывался в подобном тоне. О любой женщине. Но особенно – о Хелен. Он смущался и краснел.

– Ставлю двадцать баксов, что трахну ее раньше тебя!

– Па, не глупи! Никто из нас ее не трахнет.

– Говори за себя, парень! Она на это напрашивается, поверь тому, кто разбирается в таких вещах! Они все этого хотят!

Но Хелен Браннер этого не хотела. По крайней мере не от вечно пьяного «моряка», который годился ей в отцы. А вот Митч – дело другое… Хелен растили истинной христианкой. Она верила в воздержание. Но Митч Коннорс жестоко испытывал ее веру.

«И не введи меня в искушение…»

Глядя, как Митч передвигается по тесной квартирке, чувствуя, как его глаза украдкой шарят по ее телу, когда она мыла посуду и застилала кровати, Хелен очень боялась, что Господь вводит ее в искушение. Митч чувствовал то же самое. Он составил список причин не спать с Хелен:

«1. Она славная девушка.

2. Тебя, возможно, ударит громом в разгар процесса.

3. Если Господь не поразит тебя на месте, это сделает папа».

В тот день Хелен вошла в прачечную, где в одних трусах стоял Митч.

«Избави меня от лукавого», – мысленно молилась Хелен.

Митч сделал то же самое: «Простите меня, отец, ибо я готов согрешить».

Секс был офигительный! Они сделали это на стиральной машине, в душе, на полу гостиной и, наконец, в постели Пита Коннорса. Потом Митч лежал, раскинувшись на подушках, пресыщенный счастьем. И пытался почувствовать угрызения совести. Но не мог. Он влюбился.

Хелен внезапно привстала.

– Только не говори, что снова хочешь, – простонал Митч.

– Нет. Я что-то слышала. По-моему, это твой отец!

Хелен молниеносно натянула одежду, вылетела на кухню и принялась скрести кастрюли. Митч, нижнюю часть тела которого внезапно поразила болезнь Паркинсона, в слепой панике заметался по комнате.

Входная дверь открылась.

– Митч!

Черт! Что теперь делать?

Абсолютно голый Митч прыгнул во встроенный шкаф и прикрыл за собой дверцу. В задней стенке шкафа, у стены, был люк, ведущий на низкий чердак. Митч едва успел протиснуться в люк, как услышал шаги Пита в спальне. Почти сразу же раздался рев:

– Митч!!!

Старик был неглуп. Виноватое, красное от смущения лицо Хелен плюс смятые простыни, должно быть, выдали их с головой. Митч услышал, как открылась и закрылась входная дверь. Хелен благоразумно предпочла сбежать. Как Митч жалел, что не успел последовать ее примеру!

Шкаф открылся. Луч света проник на чердак. Митч затаил дыхание.

Пауза тянулась бесконечно. Отец переворошил сорочки на вешалках. Дверца снова закрылась.

«Слава тебе, Господи! Я больше никогда не трахну женщину в отцовской постели!»

Шаги Пита затихали… внезапно замерли… И сердце Митча сделало то же самое.

«Эй, послушай, Господи! Мы же договорились!»

Шкаф вновь открылся. Потом – дверь на чердак. Стоило Питу приблизиться к голому сыну, как в нос ударил характерный рыбный запах секса.

– Эй, па, не знаешь, где я могу найти полотенца?

Две минуты спустя Митч уже летел с крыльца.

Живым он больше отца не видел.

– Я хочу, чтобы мы поженились, Митч.

Хелен и Митч вот уже три года жили вместе. В двадцать один год Митч зашибал неплохую деньгу, стоя за барной стойкой. Хелен сократила свою благотворительную деятельность до трех дней в неделю, работая помощником библиотекаря, хотя подобное занятие было ей не по душе. Теперь, когда до тридцати оставалось всего два года, она захотела ребенка.

– Зачем?

– По-твоему, это серьезный вопрос? Потому что мы живем в грехе. Вот почему.