Саймон профессионально ругался, рвал затвор пулемета скрюченным пальцем. С запозданием открыли беспорядочный огонь – стали орать, плеваться, вопить какую-то ответную дикарскую чушь. Становой ударил длинной опустошающей очередью и каждый раз пытался увернуться, чтобы не стать мишенью. Лодка, уже практически ткнувшаяся в борт, вдруг стала глиссировать, отправилась замысловатым дрифтом – один из гребцов потопил весло. Полетели пух и перья, как из порванной подушки. Щиты из птичьих перьев, которыми люди-дикари защищались от пуль калибра 7,62 миллиметра, были, конечно, то, что нужно! Их рвало в клочья вместе с человеческими телами.

Полетели в разные стороны копья, дубинки. Дикари валились за борт, нашпигованные свинцом, крича от боли, колотясь в конвульсиях. Мускулистый туземец на корме лодки, с выпученными глазами и черной бородой, вскинул лук, чтобы выстрелить в автоматчика, натянул плоскую ротанговую тетиву и затрясся в корчах, выводя каноэ из равновесия. К тому моменту, когда оно перевернулось, на борту уже не было никого живого. Раскоряченные мертвые тела плавали в воде. Плотоядно гоготал Мэрлок, поливая огнем вторую лодку. Справился с пулеметом Саймон, ударил по третьей, сбрасывая с нее опасных лучников. Прячась за бортом, постреливал одиночными Карденос, сообщая о каждом попадании нервным смехом. Перевернулась вторая лодка, оставшиеся в живых широкими гребками поплыли к берегу. Третья стала пятиться, лучников на ней уже всех перебили, но у уцелевших не иссякал боевой задор: они остервенело метали топоры. Один из них прочертил эффектную дугу, вломился в рубку, учинив там невероятный грохот и разрушения.

– Шура, ты жив? – ужаснулся Глеб.

– А як же ж… – севшим от волнения голосом сообщил Антонович, выпрыгнул из-под разбитой панели, как черт из табакерки, выплюнул короткую очередь в метателя топора, и тот, взмахнув руками и теряя «атрибутику», сверзился в воду.

И все же одной из лодок удалось прибиться к борту катера. В ней находились семь особей, испытывающих стойкое желание пойти на абордаж. Двое полегли под хаотичным огнем, отправились на прокорм прожорливых речных тварей. Третий подпрыгнул, ухватившись за края бортов, и повалился обратно в лодку, когда раскрашенный череп чуть не лопнул от переизбытка свинца. Но лезли остальные четверо, размахивая топорами и короткими копьями, – страшные, исчадия ада в своей «инфернальной» раскраске. А у спецназовцев, защищающих борт, кончились патроны. Их теснили, дрогнули ряды, но, когда Глеб с оглушительным ревом, выбросив пустой автомат, бросился на выручку своим, опомнились, стали сопротивляться. Глеб лупил кулаками по перекошенным жутковатым лицам, разбивал носы, челюсти, но атакующих это мало впечатляло.

Такому наступательному азарту мог бы позавидовать и сам Чингисхан! Толчок, удар, он покатился по палубе, но, когда над ним завис расцвеченный оскал, вполне уместный для пиршества сатанистов, догадался выхватить из-за пояса «глок», разрядить в страшилище несколько пуль – благо в «глоке» нет затвора с предохранителем, нужно лишь посильнее давить на спусковой крючок. Покойник рухнул на него, он непростительно долго выпутывался из «дружеских» объятий. А на палубе царила какая-то клиническая вакханалия! Снова дрогнули спецназовцы – изнуренные, дико уставшие, сил уже не было выдерживать этот бешеный напор. Всему на свете есть предел! Трое дикарей орудовали, как дюжина! Закричал Карденос, отброшенный на несколько метров, он упал на простреленную руку, потерял сознание. И Семену не повезло – пропустил удар обухом по виску – попятился, закачался, глаза сбились в кучку, сделались бессмысленными, а сам Семен – каким-то безжизненным. Взревел от ослепительной боли Становой – он бился мощно и качественно, но прозевал момент, когда противник ушел под руку и ударил ему острием копья по стопе, буквально пригвоздив офицера к палубе! Оступился Саймон, в пулемете давно закончились патроны, он орудовал им, как палицей, схватился за борт, чтобы не вывалиться с судна…

Рыча от натуги, Глеб сбросил с себя мертвеца, кинулся на четырех конечностях к «глоку».

Схватил его, сдавил рукоятку трясущимися руками, принялся стрелять, смутно различая мельтешащие мишени. Заорал дикарь, собравшийся топором обидеть обездвиженного

Станового, пули мощного калибра отбросили его к борту, опрокинули с глаз долой!

Заверещал, задергался второй – в петушиных перьях, с пышной прической, напоминающей куст агавы, в ожерелье из крокодиловых зубов, увивающем шею наподобие жабо. Пули раскрашивали алой краской боевой прикид, он повалился, колотя задубевшими пятками по палубе, отваливались кольца из ротанга, обмотанные вокруг бедер. А вот с последним туземцем Глебу не повезло. Самый страшный, морщинистый, весь в какой-то рыболовной сетке, физиономия иссечена шрамами, он подлетел к нему прыжком, ловко выбил тяжелым копьем пистолет, размахнулся, чтобы ударить плашмя. А Глеб уже катился, и звук удара по палубе зычно тряхнул воздух. Но копье не сломалось, дикарь не растерялся, после прыжка он опять мерцал перед Глебом, копье завертелось, как мельница. Глеб уже подпрыгнул, пятился, выбить эту штуку у дикаря было невозможно, слишком быстро она мельтешила. Любое прикосновение, и можно остаться без пальцев.

Он отступал, а тот давил, ржал утробным замогильным смехом, перехватывал копье то в одну, то в другую руку, раскачивал туловище, делал обманные уклоны и броски из стороны в сторону. Такому только в цирке выступать… Подкосилась нога, Глеб чуть не оступился, прижался к рубке, чувствуя, что, кажется, приплыл. А дикарь взревел, и «мельница» завертелась горизонтально, приближаясь к шее майора спецназа. Он рухнул на колени, хоть немного отсрочить нападение… Ноги уже не держали, руки не работали, этот жаркий денек измотал до упора. Послышался возмущенный вопль откуда-то сверху, не иначе Господь проснулся, и дикарю на голову сверзился негодующий Антонович, схватил его за горло сильными руками, треснул что есть духу о стальную надстройку. У папуаса подкосились ноги, он сделался каким-то смешным, косоглазым, начал оседать, выронив копье. А Антонович не остановился на достигнутом, снова треснул, а потом вошел в раж, колотил его, зверея, пока не раскололась лобная кость…

– Спасибо, Шура, это так кстати… – прошепелявил Глеб, опускаясь на колено, чтобы поднять копье.

– Не позволю каким-то недоделкам обижать моего командира! – пафосно возвестил Антонович. – Браво, командир, мы отбились!

– Парни, не расслабляйтесь… – захрипел Глеб, путая русские слова с английскими.

– Мы не знаем, что у нас на корме… Эти черти могли и там высадиться… Парни, держите оборону…

Мимо него кто-то топал на корму, кажется, Мэрлок и блондин Кенни. Остались еще люди, способные бегать и держать оружие! Антонович сварливо разорялся, что кончились патроны и самое время начать воевать «этими палками-копалками»…

– Шура… – вцепился в него Глеб, чтобы не упасть. – Живо за баранку этой колымаги, уводи ее к чертовой матери, пока нас тут всех не раздолбали…

Но как бы не так! Вторая волна накрыла с головой многострадальный катер и его измученных обитателей! Под шумок две лодки, набитые «пещерными людьми», приблизились к корме, дикари забирались на судно молча, а когда молчать стало незачем, обозначили свое присутствие оглушительным ревом и поперли, сметая все на своем пути! Послышался сдавленный хрип, Мэрлок и Кенни с глазами по полтиннику улепетывали прочь, а за ними неслась разъяренная толпа – не меньше дюжины туземцев, потрясающих топорами и копьями, «декоративно» украшенными перьями и мехом!