Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пошли все вон.
Общение с подчинёнными редко приводило одноглазого в хорошее расположение духа, поэтому он кое-как сгладил его двумя стаканами виски, дождался, когда алкоголь начнёт действие, и набрал номер скупщика краденого.
– Урбек, форогой, как я раф тебя слышать.
– Денег не дам, – сварливо ответил шас. – Времена тяжёлые, так что держись как можешь.
– Я стараюсь…
– Тогда прощай.
– Урбек!
– Ты ещё здесь?
– Я никуфа не ухофил.
– Мы же попрощались. – Кумар старался минимизировать общение с Шапками по всем вопросам, кроме деловых.
– Поговорить нужно.
– Моё время дорого.
– Тебя тоже касается.
– Приезжали? – помолчав, уточнил шас.
– Ага.
– Да уж, подставил ты Тайный Город…
– Я? – Кувалда так изумился, что позволил себе перебить скупщика краденого.
– А кто? – изумился в ответ Урбек. – Ты же великий фюрер, значит, несёшь ответственность за всё, что вытворяют твои сородичи.
Говорить о том, что сородичи не ставили его в известность о своих делишках с барыгой, одноглазый не стал – раздражать Урбека ему хотелось в последнюю очередь.
– Мне велели Штыпселя повесить.
– Ну так вешай, – хладнокровно отозвался шас. – В этом деле ты мастер.
– Чтобы повесить, его сначала нужно найти. А то петлю не на что набрасывать.
– Тоже мне ковбой.
– Кто?
– Ты на то, что я говорю, внимания не обращай, потому что половину ты не поймёшь, а другая половина тебя не касается. Ты говори, чего тебе нужно?
– Поможешь Штыпселя найти? – выдохнул Кувалда.
– А как? – тут же спросил шас.
– Ну, у тебя связи.
– У меня мозги.
– И они тоже. И связи.
– И очень дорогое время, – напомнил Урбек.
Кувалда прекрасно понимал, что разговор обязательно докатится до этой темы, и обречённо поинтересовался:
– Сколько?
– Половину того, что я ему отдал.
– Фесятую часть того, что я у него отберу.
– Тогда сам ищи.
– Откуфа я знаю, сколько он успеет пропить? – привёл веский аргумент великий фюрер. – Это же Фуричи – с них станется!
– Гм… – Неожиданно рациональный ответ произвёл на шаса хорошее впечатление. – Двадцать процентов того, что ты у него отберёшь.
– Фоговорились, – решительно произнёс одноглазый. – Гфе этот гаф?
– Где этот гад, я не знаю, но могу дать тебе его телефон.
– По телефонам я их уже пробивал, – погрустнел Кувалда. – Они их выкинули.
– Это я велел им их выкинуть, – рассказал скупщик краденого. – А вместо этого дал Штыпселю другой, сказал, что буду на связи. Усёк?
– Усёк, – радостно подтвердил великий фюрер.
– Тогда записывай номер.
– Сейчас! – Кувалда вытащил нож и приготовился царапать цифры на столе. – Говори!
Москва, МКАД
В памяти осталась только боль.
Проклятое солнце медленно поднимается над Тайным Городом, и его убийственные лучи вонзаются в плоть. Выжигают глаза. Плавят кожу, мясо, кости… Боль такая, что подавляет даже страх, который владел Идо перед началом казни. Боль такая, что он начинает верить в существование человского ада. Начал бы верить, если бы не боль. Если бы мог соображать. Но он не мог. Боль сожрала масана полностью, с потрохами… добравшись до потрохов… Боль вывернула наизнанку и не оставила ни одной мысли, кроме мольбы о смерти. Там, на московской крыше, Идо выл, как сумасшедший, но он и был сумасшедшим. Ни капли разума. Ничего, кроме желания умереть.
А чёрная пыль, которую Бри направила на вампира, не избавляла от мучений. Могла, но не избавляла – Бри того не хотела. Зато она хотела, чтобы Идо пребывал в сознании всё время, пока она колдовала над ним, чтобы пережил, почувствовал весь этот ужас, хоть так заплатив за всё то, что натворил в жизни.
Чтобы в памяти осталась только боль.
И она своего добилась.
Идо потерял счёт времени и не знал, когда потерял сознание. Точнее, когда ему позволили потерять сознание. А когда открыл глаза – увидел солнце. Настоящее, самое настоящее, проклятое солнце и среагировал мгновенно: вскрикнул и перекатился на живот, накинул на голову куртку, съёжился, дрожа всем телом… И лишь через минуту, не раньше, сообразил, что явно лежит здесь давно, а солнце – высоко. А он жив. И больше не чувствует боли.
Только нестерпимую вонь.
Идо осторожно высунул голову из-под куртки и нашёл себя в куче мусора позади придорожного заведения, на которую работники сносили отходы. И первое, что масан увидел на этот раз, была крупная крыса. Она сидела в нескольких дюймах от лица масана и смотрела на него скептически.
– Дура, – буркнул Идо.
Крыса беззвучно рассказала всё, что думает по поводу вонючего вампира, развернулась и пошла по своим делам.
– Дура, – повторил масан, после чего вновь посмотрел на солнце. Прищурился и перевёл взгляд на руку – ничего. Никаких ран. Никаких повреждений. Ощупал лицо – целое.
И ничего не болит.
– Спящий тебя высуши! – Идо поднялся на ноги и понял, что пребывает в отличной форме: он жив, здоров, у него ничего не болит, а пережитая на крыше экзекуция стала казаться кошмарным сном. – Так это было или нет?
Никаких воспоминаний, кроме жуткой боли.
– Это было. Я через это прошёл… – В памяти возникли обрывочные слова о каком-то эксперименте. – Эта сука что-то со мной сотворила, и теперь я… – Идо задрал голову и вновь посмотрел на солнце. – И теперь я не боюсь солнца.
Оно безразлично ответило яркими лучами.
– Получается, я стал уродом?
Однако принять это слово Идо не мог.
– Я стал сверхмасаном! Я… – А в следующее мгновение задумался. – Я хочу крови?
Вопрос был очень важным, немыслимо важным, поскольку Идо родился ночным охотником и не видел себя иным: он убивал, чтобы жить, но не умел жить не убивая. Не хотел жить не убивая.
– Хочу ли я крови?
Идо попробовал выпустить иглы – они появились мгновенно, но при этом вампир не почувствовал привычного прилива радостного возбуждения, всегда сопровождающего ожидание чужой смерти.
– Эй, бродяга! Посмотри, может, здесь что найдёшь! – Вышедший из задней двери чел, судя по всему, мелкий, работающий «на подхвате» поварёнок, облил стоящего у мусорной кучи вампира помоями. Увидел кого-то, стоящего на ступеньку ниже, и обрадовался возможности поиздеваться. – Только с крысами не забудь поделиться!
– Не забуду, – пообещал оскорблённый Идо, и в одно мгновение оказался рядом с поварёнком. – Не забуду!
И вонзил иглы в его шею.
И не почувствовал привычного наслаждения от вкуса крови. Не пришло радостное ощущение, всегда сопровождающее вливающуюся в него силу чужой жизни. Страх жертвы… да,