— Это не он, случайно, оказался оборотнем? — задумчиво поинтересовался Вася. — Хотя я вовсе не это хотел спросить. Я хочу понять наконец, чем я реально могу тебе помочь. С твоей семьей, твоим сыном…

— Реально? То есть мой проект ты все же считаешь ерундой… — горько усмехнулся Агапыч. — Но ты прав, семья важнее. Не беспокойся, я думаю о них постоянно. Я потому перед Соней и перед другими виноват был, что всю денежку, прежде всего, своим в кубышку складывал. Надеюсь, она меня простит… Я боялся не успеть. А о сыне… так я и о нем хотел просить тебя! Нет, сначала Мишку, он у нас крепко-семейный. Но потом думаю — все же без Базилевса не обойдусь! Ты ближе к космосу. Мне все же мечтается, чтобы у дитяти было духовное острие, понимаешь?

— Ты так говоришь, словно он после твоего… допустим, ухода останется полным сиротой, — встревоженно заметил Василий. — Ты что-то недоговариваешь?

— Договариваю, только ты услышь меня. С некоторых пор я мало кому доверяю. Неле я бы доверил ребенка, но поезд ушел. Тебе вот доверяю. Сонечке. Мише — comme si comme ca[11]. Да я и Леньке Сабашникову доверил бы — он, когда надо, был надежным, как лабрадор-спасатель. А своей семье нынешней… да кто их знает! Я им нужен как кормилец, а когда меня не будет, как они себя поведут — одному Богу известно. У них по отцу родня крепкая, а будут ли те моему Ваньке помогать — вопрос, как говорится, в ребро. А жена… это не Неля, она одна не сможет. Слушай, Суббота, об этом мы с тобой не раз поговорим. Это святое. Но сейчас запомни: я прошу тебя найти одного человека. Он занимается проектами на грани фола типа моего. Найти этого типа непросто. Когда-то, в лохматые годы его знал Химик, он мне о нем и рассказал. Этот чел не светится и официально нигде не числится. Помнишь, в советские времена никто не знал имя главного конструктора?

— Старик, давай чего попроще. Без грифа «совершенно секретно»! Я ведь маргинал-фрилансер, куда мне до главных конструкторов…

— И потому как раз тебе и можно это поручить. Тебя не заподозришь в ангажированности — ты ни на кого не работаешь. Найди, пожалуйста, этого человека!

И с этими словами Агапыч извлек спрятанную между листами фотографию.

Василий обескураженно скользнул взглядом по снимку:

— Так мне что, по улицам, что ли, носиться в поисках этой таинственной головы профессора Доуэля? Как его зовут-то хотя бы?

— Если бы я знал, как его зовут, я бы сам его нашел. Он шифруется! И имена у него фальшивые.

— А я, по-твоему, гениальный сыщик?! Агапыч, ты меня переоцениваешь!

— Постой, но я ведь и не обещал легких путей! Да, это задача, быть может, на много лет вперед. У меня не вышло…

— А почему ты с Саввой Лёвшиным не хочешь поделиться своей разработкой? Ведь он занимается тем же самым! Он уже у тебя спер название! Это было бы естественно… раз уж тебе в принципе не жаль с кем-то поделиться своим проектом.

— Не жаль?! А у меня есть выбор?! — возмутился Агапов. — Если я не передам кому-то свою безумную виршу, то она так и погибнет, никем не узнанная. Но я-то знаю, что она может пригодиться в будущем! Даже если всего один мой абзац вдохновит кого-то на истинное открытие — я буду счастлив. Я проживу не зря. А Савва… к сожалению, это не вариант. Он сам как результат неудачного эксперимента в рамках собственного проекта. Вместо души у него другая субстанция. Генно-модифицированная…

Вспомнив Сонины впечатления о Савве, Базилевс согласился. А что ему еще оставалось? В общем-то, ему не было никакого дела до этого сомнительного миллионера. Ему было важно понять, что творится с Агапычем и как сохранить его вместе с анимой и со всеми его гениальными — или бредовыми? — прозрениями, которым еще не настал черед. Но какими бы они ни были, это счастливая частица жизни, когда-то прожитая теплой компанией. Во всех смыслах — золотые годы! И кто знает, может, и правда через сто пятьдесят лет… Но для начала надо накормить гения тем, что есть в доме. Яичницей с помидорами. И с колбасой. И сверху сыр!

Сентябрь с его плодоносной тишиной и теплыми красками придает уют любому захолустью. Захолустья в сентябре не существует, есть милый сердцу уголок Емельяново, где еще пахнет печным дымом, яблоками, шарлоткой, старыми книгами, сырым деревом в погребе и разродившейся землей.

Пока грело солнце, они расположились во дворе.

— Ты, как никто, умеешь не знать того, чего не хочешь знать, — медленно произнесла Анна, внутренне кляня себя за то, что все-таки не сдержалась. Не нужно было продолжать этот опасный разговор.

— О чем ты, Анюта? — насторожилась Мила, услужливо подставив племяннице очередную эмалированную миску для нарезанных яблок.

Яблочное вино — это традиция. Ее никак нельзя нарушить. Вино из маленьких красных яблок будет всегда.

— Я о том, что ради тебя человек собирался пойти на убийство.

— Не ради меня. Тебе, видно, просто нравится этот кровожадный мотив, — спокойно отвечала терпеливая Мила, поправляя свою единственную «модную» кофту из бордовой шести. — Но если ты в этом уверена, почему же ты не хочешь ему помочь?

— Я не по уголовным делам, ты знаешь. И вообще-то я простой помощник адвоката.

— Хищение в особо крупных размерах — вполне себе уголовное дело. И когда ты охотилась на Помелышева, ты вполне была готова в нем участвовать. Но когда надо защитить Илью — ты почему-то отстраняешься. Не потому ли, что на самом деле понимаешь, что вовсе не ради меня он в это ввязался?

— Ты всегда умаляешь себя… а ведь ты крутая! — вдруг вырвалось у Ани, хотя она удивилась этакому подростковому прямодушию. — Я ведь хотела бы не просто вытащить Илью. Я мечтаю, чтобы у тебя хотя бы с кем-то получился роман! Хотя бы с ним. И лучше поздно, чем никогда. Потому что ты никогда не была счастливой. Но, увы, в этом я тебе помочь не в силах. Не моя это стезя. К тому же твой Илья идиот. Ну как можно было сдаться за чужое преступление?! Смысл? Разумеется, чтобы показать тебе, какой он герой. А если бы я волею судеб не познакомилась с его женой и все уши тебе не прожужжала о ней — так ты бы уже обивала пороги следственного изолятора. Ты ж у нас святая Людмила: он к тебе в тюрьму не пришел и не заступился за тебя, а ты бы поперлась, только пятки засверкали!

Людмила Гавриловна смотрела на племянницу с восторженным изумлением.

— Вот не зря мы с тобой, Анюта, вели в школе кружок юного детектива. Все-таки воображение я у тебя взрастила… Вот особенно про роман — такая феерическая чушь!

— Ну, о чем я говорила — ты себя не ценишь! Даже предположить не можешь, что у тебя могут быть отношения!

Аня ничего не могла с собой поделать — ее злило вечное Людмилино самоотречение. Доброта, смысла которой ты не понимаешь, может вызывать злость. Аня не понимала! Не понимала, почему она должна помогать Илье — ведь он плоть от плоти той соседской своры, которая не заступилась за Милу тогда… Но та его яростно защищает — дескать, он уже не жил в это время в Емельянове. Пускай не жил, но бывал здесь! И конечно, все знал. Аня видела его в то самое время, видела! Детская память страсть какая цепкая, тебе ли, потомственная учительница Людмила Гавриловна, это не знать! Ах да, наша учительница старается не рассказывать о том, что она столько лет проработала на ниве образования — ведь директор попросил ее это не афишировать. Он принял на работу человека с судимостью! А то, что она пахала в школе за десятерых, — это начальству побоку…