Но почему-то она решилась рассказать об этом посланнице Саввы. Вообще обо всем — взяла и рассказала! Когда надо было гнать что есть мочи этот шлейф предательства семейства Лёвшиных. Боже мой, ну, могла хотя бы денег с них срубить… Нет, она, видите ли, хотела принести пользу! А еще лелеяла тайную надежду, что этот хмырь Лёвшин хочет ее разыскать. Эти девичьи надежды на старости лет вообще за гранью добра и зла! То, что она оправдывает Илью, — это еще можно понять. Но питать розовые иллюзии по поводу Лёвшина… Видите ли, она сама его «впутала», а он «не побоялся и защитил всех нас»… Тогда почему, скажите на милость, этот храбрец слинял, только пятки сверкали, когда от него было нужно просто одно слово: самооборона… Не говоря о том, что Мила не знает главного: Лёвшин и Помелышев практически родня — у них, можно сказать, общий сын. Вот уж кто мог ее вытащить из тюремной передряги! Но не стал светиться перед сволочным предшественником по жене. Или у самого было рыло в пуху, кто знает. А может, не у него, а у его жены? Может, он подкаблучник…

К чему увязать в предположениях! Просто интересно, что запоет Мила, когда узнает, что ее драгоценный двусердечный воспитанник Савва — биологический сын прокурора, ее посадившего? Что, что… уйдет в глухую несознанку. Ведь она, как никто, умеет не знать того, чего не хочет знать.

Сема не зря просил не затевать этот процесс правды. Устраиваясь на работу к Савве, он толком и не понял, что это тот самый великовозрастный мальчик, сыгравший, помимо воли, роковую роль в истории семьи Марченко. Потом сестрица Анна строго указала ему, на кого он работает. Семен поначалу отмахнулся: дескать, и что? Деньги не пахнут. Но Сема всегда так. Сначала ему хочется показаться нахальным циником, потом его швыряет в другие крайности. Ведь в нем борются два начала: их с Аней кровная маменька Горгона и мама по жизни тетя Мила. Биология и душа. Но в случае с вакансией Сема сориентировался быстро. Набросился на Савву с кулаками. Не бог весть какого ума эскапада. Но следующий его выпад был еще глупее — отказался вернуться, когда его позвали! Аня негодовала: «Надо было узнать, что ему понадобилось! Ну разве это не очевидно?!» Семен заявил, что это не его дело — разнюхивать чьи-то грехи. Дескать, пускай эти Лёвшины мучаются теперь неизвестностью! А мне это неинтересно, я всегда найду, куда устроиться.

Интересно, что он и впрямь легко нашел другую работу. И советует Ане унять синдром вендетты. Она-де уже сыграла свою роль в деле «Марилэнда». А Помелышева настигло возмездие — и какая разница чье…

Анна, как она сама считала, не унаследовала от Горгоны ни грамма ее черноты. Просто ей генетически повезло, ведь девочки — в мать отца. То есть в бабулю, чей удар и стал решающим в той великой битве. Когда Мила начинала заводить психоаналитические бредни о том, что-де Анечка с Семочкой подсознательно могут ей не простить убийства Горгоны — ведь мать все же! — Аня закуривала, чтобы слегка потрепать ей нервы, и напоминала, что ведь настоящая убийца — бабушка, упокой ее светлую учительскую душу! Та самая мать отца. Сия прекрасная наследственность бодрила и будоражила. Сема вспылил и забыл. А Аня — нет. Ей мечталось методично и жестоко отомстить Помелышеву своими руками… Но раз кто-то уже подсуетился, так пускай пострадает его сомнительная семейка! Зря, что ли, Анна с упорством, достойным лучшего применения, докапывалась до прокурорской генеалогии?! Qui quaerit, reperit! Кто ищет, тот найдет. Особенно компромат! Аня выхватила из разговорной шелухи, как однажды после заседания совета директоров злополучного «Марилэнда» Помелышев, в очередной раз эквилибрирующий пустыми обещаниями и вышедший сухим из воды, с гнусной ухмылкой заметил: «Дети внебрачные у меня получились удачнее…» Продолжение этой дурацкой рифмы Аня не услышала, но, очевидно, далее должны были следовать законные наследники. Которые, видимо, оказались не столь способны к воровству и коррупции — так надо понимать? Намек был понят правильно, и после энергичных поисков Анна обнаружила «удачного» прокурорского сынка. Помелышев, мерзко гордясь собой, бубнил, что видел сына чуть ли не единственный раз — когда надо было дать разрешение на его вывоз за границу. Выходит, Помело значился в свидетельстве о рождении отпрыска, пускай внебрачного, которое потом, судя по всему, заменили…

Тут помогла подружка Семы, которая работала в архиве ЗАГСа. И вот перед Анной лежал документ о том, что искомый «удачный» сын — тот самый воспитанник Милы… И как теперь отогнать назойливые мысли о том, что в убийстве Помела замешана семейка Лёвшиных! Ищи того, кому выгодно! «Удачный» Савва наверняка упомянут в завещании, не так ли? Деньги к деньгам. А тут еще кризис цивилизации, когда бедные становятся беднее, а богатые богаче…

— Оставь это! — просил Сема. — Ну что тебе эта семейка? Помелышев — сволочь, это да. Но причастность сына ты не докажешь. Ты не следователь, в конце концов! А формально Савва ему не родственник.

— Но ведь мы раскопали их родство! Это уже много!

Аню страшно обижало это Семино неупорство. Этот неазарт, который вечно все обесценивал! Ведь умный парень. Но его никогда не мучило невозможное и несбывшееся. Пресная монотонная жизнь без внутренней пружины… Анна внезапно и только сейчас поняла, что тот выпад против Саввы — это был самый значительный и яркий Семин поступок. И не нужно на него злиться за то, что не полез снова в это дерьмо…

Да и прав Сема, наверное. Сдалась Анюте эта семейка!

Сентябрь умиротворяет? Да. Сентябрь, листья, яблочное вино.

— Мила! — вырвался у Ани почти крик. — Ты что, думаешь, я оставила твоего Илью без присмотра? Думаешь, я просто отстранилась, и все?! Как будто ты меня не знаешь! Я, между прочим, достала секретный телефон наикрутейшей адвокатши. Она с улицы никого не берет обычно! В смысле берет, но за такую сумму, что твоему Илюше не снилась. Мне дали ее контакты за то, что я месяц буду пахать бесплатно, между прочим!

Последовала терапевтическая пауза. Это был фамильный учительский прием семьи Марченко. Эмоциональный всплеск надо гасить тишиной. А продолжать так, как будто его не было.

— Детонька моя, конечно, я знаю, что ты его не бросила! — Мила подняла взгляд от ароматных нарезанных долек и лучилась теплом и спокойной верой. — Я же знаю, что ты у меня хорошая. И Сема тоже. Побузите, а потом все по-доброму сделаете. Если какую занудно-бумажную работу можно на дом взять — привози, я всегда помогу! Ты ж меня обучала.

Аня усмехнулась: мол, надо же, Мила — моя ученица…

И все-таки как же все несправедливо выходит! А Мила терпит. И на жизнь не жалуется.

И возится каждый год с вареньем, с этими яблоками, и не ждет ничего большего… Кажется, даже довольна этим. Подарила Илье в их последнюю встречу семейную реликвию — ленинградскую чашку. Ведь Анин прадед участвовал в прорыве блокады. Бабуля говорила своей дочке: это наследство твое! Береги! Это для тебя и твоего жениха. Вот Мила и подарила… «жениху».

Вот и вся жизнь.

Василий уж полчаса сидел на скамейке во дворе Настасьи Кирилловны и покорно недоумевал. Несколько дней она то не отвечала на звонки, то отгораживалась вежливым «пока не могу говорить, чтобы не сглазить». Наконец решили встретиться! А то ведь никаких сил больше не было терпеть этот загадочный бойкот. Но по пути Вася получил сообщение — дескать, не спеши, друг ситный! Пережди во дворе, пока я тебе не позвоню…