Я, Катя, капитан и молчаливый маг в балахоне стояли у мраморного круга портала и сами себе казались спокойным островком в бушующем море. Вокруг освещая дорогу факелами, носились воины, забегали в хижины и, словно штормовые волны, попавшие в тихую бухту, рвали гладь уже там. Из хижин доносились проклятия, плач детей стенание женщин — все бездарные могущие держать оружие выбегали и неслись к едва заметному в темноте деревянному донжону. Там, судя по возгласам, кто‑то открыл арсенал и принялся раздавать ржавое оружие толпе.

— Вам лучше идти сейчас, — сказал капитан, — пока миркаридцы не опомнились и не выслали разведчиков следить за портом… Я горжусь, что встретил тебя Екатерина, и признаю, что не один человек не удивлял меня, так как ты, боевой маг.

Катя кивнула за нас обоих:

— Идем Сергей.

— И еще, — вдруг остановил капитан девушку сделавшую шаг к зачарованному кругу, — я знаю, ты меня осуждаешь, но у меня были причины убить ее…

— Кого? — не поняла Катя.

— Я убил наложницу лорда — мать его сыновей… Посмотри на меня. Она приказала изуродовать мое лицо только за то, что я отказался предать лорда и разделить с ней ложе. Она наклеветала на меня, и лорд поверил ей…

Катя глянула в его лицо с неудовольствием.

— Знаешь, — ровным голосом сказала она, — мне как‑то плевать. Мы теряем время, Сергей пошли.

Я вступил в круг и в следующее мгновенье оказался вне крепостных стен.

— Пригнись, — шепнула Катя и схватив меня за хламиду, потянула за собой.

В полной темноте, стараясь не издавать даже шорохов, мы обошли стены форта и двинулись от него прочь. Луну и звезды заволокла пелена плотных облаков и кажется нас никто не заметил. Тьма скрыла нас настолько хорошо, что Катя даже позволила себе и мне разогнуть спину.

Скоро я потерял ориентацию, впереди, позади и вокруг можно разглядеть только темно‑серое небо, и лишь мягкая земля под ногами убеждала что я еще не в мире мертвых.

Неожиданно разом застрекотали сверчки, наполнили пространство чем‑то другим, отличным от звуков моего дыхания, и я был им за это благодарен. Я уже утомился продвигаться по черной пустоте, открыл было рот чтобы спросить у Кати долго ли еще до укрытия, но почуял, что девушка за спиной остановилась.

— Что…, ‑ начал я мгновенно осекаясь.

У самого горизонта полыхало зарево. Рыжие блики охватили большую часть ночного неба. Холодея от заледенелых мыслей, все же не мог их прогнать, ни мог не понять в чем дело. Форт, который покинули меньше часа назад, пылал от основания и до самой верхушки частокола.

— Нам лучше поторопиться, — произнесла не сводящая глаз с гибнувшего форта девушка. — Побежали.

И мы бежали. Долго, упорно, спотыкаясь на каждом шагу. Когда вновь заколол бок, а в легкие кто‑то насыпал раскаленного песка, она опять взяла меня под руку и потащила наверно половину моего веса. Так наверно прошел еще час. Сжав зубы от боли в боку, я смотрел как медленно развеивалось свинцовое покрывало над головой, а облака превращались во что‑то напоминающее плывущих по небу серебристых барашек. Луна и часть звезд наконец‑таки показались и осветили дорогу перед нами мерным серебристым светом.

Впереди черным прямоугольником выросло нечто широкое. Катя отпустила локоть, я споткнулся, пролетел по инерции метр и растянулся по земле. Закрутил головой в поисках врагов, но ничего кроме силуэта девушки не обнаружил.

— Рви свой передник.

— Что?

— Что слышал, давай рви передник, надо набрать картошки перед тем как мы уйдем в лес.

Показалось что кто‑то из нас двоих сошел с ума, но впавшем в ступор разуме возник образ жареной картошечки, и я, вспомнив о том, что не ел фиг знает сколько, забыл обо всем другом и единым движением оторвал низ хламиды.

Катя встав на четвереньки начала изображать из себя роющую нору собаку — земля из‑под кастет полетела во все стороны.

Я смотрел на нее все больше выпучивающимися глазами:

— Что ты нафиг делаешь?!

— Рою картошку, — произнесла она буднично, и если бы следом за этим в развернутый обрывок моей хламиды не полетел какой‑то клубень, я бы уже не усомнился, что она окончательно спятила.

Протянул руку к куску грязи лежащей на материи, очистил и не поверил себе: картошка. И вправду картофель!

— Но откуда тут это?

— Бездарные в форте ее выращивают, — ответила она не прекращающая рыть землю.

— Но почему так далеко от форта?

— Думаю, картофельные поля здесь двуногие топчут меньше, да и в этом лесу говорят, животные не обитают. А других воров, знаешь ли, в этом мире нет.

— Какой лес?! — переспросил я, не поняв ее объяснений. — Мы же побежали в противоположную сторону

Катя как‑то нехотя махнула рукой, и я проследив врубился, что темень дальше и есть новый лес на нашем пути.

Силясь разглядеть хоть что‑то, сказал, обращаясь к ней:

— Это какой‑то не такой лес. Деревья вроде совсем другие.

— Угу, — ответила она ожесточено работая кастетами, — на переднике уже была горка клубней.

— Мы в пути примерно восемнадцать часов, — прокомментировал я, — мы хоть приблизились к столице?

— Не особо…

— Поясни.

Девушка выпрямилась, связала картошку в узел, и перекинула через плечо.

— Отдохнул? Пошли потихоньку.

Тащась ей вслед все ожидал подробностей, но, потеряв терпение, спросил вновь:

— Ну, так мы уже ближе к столице или нет?

— Блин какой ты назойливый, — бросила она казалось оторвавшись от раздумий. — Мы с самого начала вместо того чтобы идти на север, пошли на северо‑запад к форту. Мы с лордом посчитали, что это самый безопасный путь — как оказалось зря. Этот форт нечто среднее между заставой ближе к центру владений людей, и могучей приграничной крепостью…

— Слушай ты меня путаешь, — перебил нудный рассказ я, — так что насчет расстояния?

— Вот я и говорю, что мы хоть и приблизились к столице, но пошли не по гипотенузе, а по катету…

— Ты что издеваешься?!

— Успокойся, и дай объяснить. Короче если вот прямо сейчас пойдем напрямик к столице, то на это уйдет два‑два с половиной световых дня, а если мы переживем эту ночь и рассчитаем так, чтобы следующую провести в ближайшей заставе, то на наш поход уйдет уже три‑четыре дня. Но если после заставы, мы решим ночевать на хуторе, то наш маршрут отклониться еще больше, и окажется что нам идти неделю…

— Короче ясно. Полторы недели.

— Угу, это в лучшем случае.

— Что? Почему?