работы, отвёл их в пивную и упоил в хлам. Видно, кто-то сильно позавидовал, что не попал, – снова было чешское пиво. Нина Витальевна, услышав, что я опять накосячил, заявила, что такого подлеца, повторно замаравшего честь отдела, пора гнать взашей. Тут же собрали комиссию – любили тогда всякие комиссии, я обратил внимание, что в них, как правило, принимали участие самые бестолковые сотрудники, главным, по традиции, был замшелый дед-ветеран, предложивший меня просто утопить в сортире, не слушая, поскольку слушать меня ему уже невмоготу с прошлого раза, но слово мне всё же дали. Я рассказал, что на выставке мы были и это может засвидетельствовать представитель института, работающий на выставке, а то, что по окончании мы зашли в кафе, – это наше личное дело, как людей совершеннолетних. Градус обсуждения вырос ещё больше, так как никто из ушедших вчера доверия не вызывал – наверняка сговорились сопляки, это ж очевидно, пошли узнавать, когда появится наш представитель на выставке, оказалось, что должен подъехать, стали ждать. Сидели, о чём-то шептались, я попытался отпроситься немного поработать – не пустили, мало ли я чего ещё удумаю, опять кого-нибудь напою или ещё чего хуже.

Дождались – появившись в дверях, представитель института на выставке, явно не поняв, что происходит, и не разобравшись с политическим моментом, с порога заявил:

– Уже обсуждаете, это правильно. Мы каждый год в разных выставках участвуем, а молодёжь сроду не приглашали, вот ребята молодцы из Совета молодых специалистов, организовали посещение. Ну, я им часа за полтора всё показал, они же тоже в работах участвуют.

Комиссия, явно растерявшись от такого напора и поворота обсуждения в неправильную сторону, сидела, моргая, только спохватившийся ветеран произнёс со значением:

– Так они же пиво ходили пить.

– Когда?

– После посещения выставки.

– А это при чём? Ребята все самостоятельные, несовершеннолетних нет, после работы имеют право.

Тут он повернулся ко мне.

– А куда ходили?

– В «Сирень».

– «Старопрамен» был?

– Был.

– А мы в «Праге-8» были, а там только «Жигулёвское», – и обращаясь ко всем: – Так я зачем Вам нужен-то был?

После секундного замешательства Нина Витальевна произнесла:

– Хотели поподробней узнать, как там дела на выставке у нас.

– Нин, извини, меня генеральный ждёт по тому же вопросу, – и кивая головой в мою сторону: – Да вы его расспросите, они же после нас всю выставку облазили. Он лучше меня вам всё расскажет. Вообще хорошее дело, надо взять за правило молодёжь на все выставки направлять.

Позже я узнал, что мужик этот был заместителем генерального директора по внешнеэкономической деятельности. После его ухода комиссия сидела молча, только замшелая совесть института, снова осведомившись, являюсь ли я комсомольцем, начал долдонить, что негоже комсомольцам со всяким сбродом пиво дуть по забегаловкам, но, видно, сообразив, что таким образом в сброд он зачислил и замгенерального, замолчал. Поинтересовавшись, могу ли я уже быть свободным, я слинял в отдел.

Утром следующего дня ко мне подошла наш парторг.

– Алек! Извините меня – предложила наказать Вас, не разобравшись, а Вы благое дело, оказывается, делаете. Обманули меня, предоставили недостоверную информацию. Не сердитесь, не держите зла.

– Бывает, Нина Витальевна, дело житейское. Я ж понимаю, что Вы не со зла, не от личного отношения – за отдел болеете.

Я и в самом деле так думал. Баба она была неплохая, из семьи старой московской интеллигенции, дочь профессора. Возраст уже немного за полтинник или чуть до, одинокая, вот весь свой не до конца растраченный пыл и вкладывала в общественную работу. Она была контролёром, проверяла чертежи, после своей первой работы по доработке валковой подачи мне деталировать уже не приходилось, поэтому мы с ней сталкивались редко, но приходилось. У нас в отделе работало несколько глухонемых, один из них работал у меня в группе, работать с ним было непросто, приходилось всё, в чём он не мог разобраться, описывать ему на бумаге, это съедало уйму времени, и я старался как-то улизнуть каждый раз от него. Помню, деталируемым им устройством для подачи заготовок на межоперационный транспортёр, спроектированным мной, был вертикальный опорный кронштейн, на него опиралась рама межоперационного транспортёра. Я спроектировал его, сместив вертикальное опорное ребро на самый край, снабдив одной косынкой жёсткости, мой глухонемой так его и раздеталировал. Стандартно в таком кронштейне опорное ребро ставится по центру, снабжая его двумя рёбрами жёсткости, и, проверяя его деталировку, она исправила его работу, о чём он возмущённо пытался поведать мне. Я, как всегда, был занят, не до мелочей, но, увидев исправленный общий вид устройства, пригласил её и положил два чертежа: мой первоначальный и её исправленный.

– Вот, посмотрите, Нина Витальевна, на два общих вида, как просто на два графических образа – они практически одинаковы, но есть небольшое отличие. На Ваш взгляд, на каком общем виде устройство зрительно выглядит более органично?

Витальевна уже поняла, что я хочу услышать, но не сдешевила и указала на мой вариант.

– Ну, этот чуть-чуть получше глядится, но где Вы видели такой кронштейн?

– Вот именно это я и имею в виду. А человек, глядящий на устройство, этого кронштейна и не видит, хотя он на виду. Образ для него – это устройство целиком, а в таком виде образ уже частично разрушен. А потом, чем Вам не нравится кронштейн? Функционально он точь-в-точь такой же, но, сместив вертикальное ребро на край, мы не только обозначили этим именно край устройства, оно стало более безопасным – вот у вас здесь ребро, если фаски не сделать, можно пораниться, а в моём варианте – нет.

Поговорили мы спокойно, я не хотел её ни в чём напрягать, хотел просто, чтобы она в следующий раз подумала, почему я так сделал, прежде чем исправлять, то есть глядела не на отдельно взятую деталь или узел, а постаралась видеть всю машину целиком, а лучше и всю линию.

Жила она в старинном доме на Чистых прудах в квартире с высоченными потолками, однажды она пригласила на день рожденья человек двенадцать из отдела и меня в том числе, родни у неё не было никакой, посидели, немного выпили, было весело.

Глухонемых у нас в отделе работало четыре человека: семейная пара, мужик лет сорока пяти, работавшие в группе конструирования штамповой оснастки, и молодой пацан, работавший со мной в секторе средств механизации и автоматизации у Гарри Моисеевича. Старики – мне тогда сорокапятилетние казались если не стариками, то людьми в возрасте, глядя на человека, понимали речь абсолютно точно, а паренёк разбирался ещё не очень.

Два этих