В этот самый момент подгребает ко мне этакая мадам. Лет неопределенных и вида самого разбитного. Если бы я имел поэтические наклонности, то сказал бы, что «у нее были глаза, много чего повидавшие, и руки, много чего подержавшие».

Толстые пальцы мадам гнулись к земле под тяжестью унизавших их перстней, губы пламенели алым, веки переливались перламутровыми цыганскими тенями. Лихо зачесанные наверх волосы, крепились на макушке здоровенной дулькой в виде розы, и имели удивительный фиолетовый цвет. Небрежно перекинутая через плечо пестрая шаль волочилась по полу. Плюс тяжелый, удушливый аромат «Красной Москвы».

Это была не женщина, это была «Кармен-сюита» какая-то!

Но меня не проведешь, видали мы таких фруктов. Наша, третьяковская, поболтать намылилась – быстро определил я наметанным глазом.

На такие случаи у меня имелось хорошее и эффективное как дихлофос средство. Нужно было посмотреть на подошедшую специальным взглядом. Взгляд как бы говорил: «До свидания, девушка!», и обычно его вполне хватало для того, чтобы отбить у среднестатистической смотрительницы охоту завязывать разговоры о погоде или о современном устройстве вещей с точки зрения политической ситуации.

Но в данном случае, испытанный прием оказался пустым номером.

Ничуть не смутившись, живописная баба сходу принялась наводить справки насчет некоего сотрудника, который тут в прошлую среду стоял. Она, видите ли, обещала ему какие-то анекдоты почитать по тетрадке. И в подтверждение своих слов помахала у меня этой тетрадкой перед мордой – вот, мол, она, та самая!

Я смотрю на нее и совершенно отказываюсь врубаться. В чем, говорю, собственно дело? Какие еще на хрен анекдоты? Мадам Лимпопо, очевидным образом досадуя на мою непонятливость, немедленно раскрыла всю подноготную. История оказалась не без романтической подкладки.

В прошлую среду она (назовем ее Нинель Сергеевна) познакомилась на этом самом месте с одним очаровательным юношей из «Куранта» (в голове мелькнуло: «Уж не с Ящуром ли? Ящур у нас самый очаровательный!»). Они очень мило побеседовали о том, о сем, о третьем, и в частности Нинель Сергеевна угостила своего нового знакомого парой анекдотов, до которых она, признаться, большая охотница. Причем настолько большая, что даже записывает особо понравившиеся в специальную тетрадку (тут на сцену опять появился упомянутый предмет), чтобы не запамятовать ненароком.

Юноша же тот (дери его собачью палку!) веселые истории оценил и изволил смеяться. И, стало быть, в качестве поощрения за подобное тонкое восприятие Нинель Сергеевна решила почитать ему кое-что из своего заветного сборника.

– Я, знаете ли, не читаю анекдотов кому попало! – вдруг с вызовом заявила она.

И так на меня посмотрела, что как-то сразу стало понятно: я – он и есть, тот самый «кто попало».

Всю эту неделю Нинель Сергеевна готовилась, подбирала репертуар и тренировалась перед зеркалом. Продумала до мелочей сценический костюм и образ. Затем уговорила свою приятельницу Веронику Савеличну поменяться на этот день залами, и уладила все вопросы с Натальей (это тетя такая – главная над всем смотрительским батальоном). Словом, провела большую подготовительную работу.

Все так мило и хорошо складывалось. Однако в самый пиковый момент она застает на месте свидания не своего распрекрасного принца (предположительно Ящура!), а меня – унылого, никчемного человечишку. И где же, спрашивает она, заламывая руки, он, мой ненаглядный?

Э, думаю, бабуля, «куколка Мальвина – третий сорт, глаза не открываются»! Придется, говорю, вас маленько разочаровать. Я как мог объяснил взволнованной Нинель Сергеевне, что в связи с гримасами Журнала постов ее загадочный друг может хоть сию минуту выйти из-за угла, но с такой же вероятностью может не появиться тут, на Главной лестнице еще очень долго. В этом месяце он, например, тянет служебно-охранную лямку на втором этаже, в следующем – мыкает горя на первом, а потом… Потом может статься, звезды его лягут таким чудесным образом, что он окажется где-нибудь на «четвертом» доме. А «четвертый» дом в масштабах Третьяковки – это потерянный и заново обретенный рай, оттуда по своей воле не возвращаются.

И весь описанный солнцеворот зависит исключительно от прихоти старшего сотрудника, заполняющего тот самый Журнал постов. Такие вот, говорю, пироги с паштетом.

Фиолетовая Нинель Сергеевна была ужасно расстроена. Она совсем не ожидала от судьбы и среднего руководящего звена «Куранта» такого близко граничащего с подлостью подвоха. Запланированный бенефис оказался под угрозой срыва. Тщательно отрепетированные репризы, паузы старой мхатовской школы, выразительная мимика лица, эффектные взмахи руками и прочее артистическое добро – все это полетело кувырком из-за какого-то глупого начальника, заславшего ее благодарную публику в некие амазонские джунгли первого этажа.

Несостоявшаяся звезда комического жанра стояла в скорбной позе подле бюста Третьякова. Бронзовый Павел Михайлович безучастно взирал на печальную картину подрезанных крыльев. Пресловутая тетрадь уже не трепыхалась, подобно вымпелу на мачте корабля юмора, но безвольно свисала, и казалась теперь просто растрепанной стопкой грязноватых бумажек. Тут же топтался и я, невольный свидетель сей драмы.

Нинель Сергеевна побрела было себе восвояси, но вдруг оглянулась, и воскликнула с надеждой:

– Ну?!

– Что, «ну», простите? – не понял я.

– Как вы сами-то к анекдотам? Любите?

«Любите ли вы театр так, как я его люблю?». Я описал рукой некоторую неопределенную окружность, мол, «э…да как вам сказать…».

Этот весьма уклончивый ответ Нинель Сергеевна истолковала странным образом. А именно, как признание в том, что если я сию минуту не услышу пару-тройку ее анекдотов, то тут же с горя вскрою себе вены. Нинель Сергеевна заметно приободрилась. Эта перемена в ее настроении не ускользнула от моего наблюдательного глаза и не могла не насторожить.

– В таком случае, молодой человек, – говорит, – я вам почитаю!

Она взлохматила свою поникшую тетрадь и, размахивая ею, как полковым знаменем, решительно направилась прямо ко мне. Пугаться было поздно, да и как-то несолидно. Ну подумаешь, почитает мне женщина каких-нибудь бородатых анекдотов. Делов-то… Во всяком случае, это лучше чем выслушивать ужасные проклятия в адрес осточертевшего Ельцина и его прихвостней, или погружаться в причинно-следственные связи процесса деградации какого-то неизвестного мне зятя. Валяй, думаю, старушка-веселушка!

И Нинель Сергеевна заваляла просто первый сорт. Она раскрыла тетрадь на закладке, прокашлялась, и с неожиданным остервенением принялась читать.

Уже через три минуты мои уши отделились от головы и со звоном упали на пол. Тут такая штука, ребята… Как бы вам, чтоб покороче…

Я прожил довольно долгую жизнь. Моя трудовая деятельность началась в столярной мастерской при Манеже, куда я пришел семнадцатилетним пареньком. Столярная мастерская – это вам не закрытый пансион в Швейцарии и не Йельский университет. Это рабоче-крестьянское, домотканое заведение, чуждое всяким приторным извращениям мысли. В дальнейшем я работал во многих местах, общаясь по большей части с людьми простыми и неприхотливыми в быту: с сантехниками, слесарями, шоферами, сторожами штрафных стоянок и прочим трудовым народом.