Маруся помогала своему ухажеру подняться на ноги и, прислонив его к забору, старалась очистить расхристанный мундир, а удовлетворенные экзекуторы молча давились смехом за тем же забором.

Через несколько минут Дубовец вошел в разум, оглянулся, принюхался — и побежал.

— Куда ты? — заголосила Маруся.

— Куда он? — прошептал Пашка.

— Похоже, что назад — на танцы…

Дубовец и вправду мчался по направлению к клубу, но не туда, а к расположенной неподалеку развалюхе — официальной резиденции нашего участкового. Потыкавшись в запертую дверь безлюдного учреждения, курсант ни капельки не остыл и помчался к Иванычу домой.

К часу ночи Иваныч собрал всех участников этих, по его выражению, “плясок с танцами” в сумрачной комнате поселковой милиции: кого привез на своем броневике (трофейном мотоцикле с коляской), а кому наказал прибыть самому — без слов и мигом. С родителями обходился, по своему обыкновению, хмуро, требуя “незамедлительно выдать правонарушителей для непременного соблюдения закона”, но с теми из них, кто притащился следом и тихо маялся сейчас неподалеку от отделения милиции, ничего сделать не мог. Так было всегда. Так и будет всегда.

Минуту-другую Иваныч располагался за своим громоздким столом, шуршал бумагами и вслушивался в гвалт возмущенных срывающихся голосов.

— Мой мундир… Смотрите…

— Если бы мы с каждой оплеухой к вам бегали — вы бы, Александр Иваныч, застрелились тут…

— Их стрелять надо! На офицера!..

— Где тут офицер? Это же говноед, а не офицер…

— Молчать всем! — рявкнул участковый. — Говорить будете по одному.

Минут через двадцать Иваныч сложил для себя какую-то картинку и принял решение.

— Значит, так, юные хулиганы: виноватые все, но не все одинаково… Дубовец — пострадавший и потому может отправляться домой. А всей остальной шпане — ночь профилактики в “пожарке”. Возражения есть? Не слышу. Если есть возражения — сделаем по-другому. Заводим дело, и пусть решает суд. А Дубовцу — докладную в училище о недостойном поведении. Хотите так?

— Да чего уж, — отозвался Серега, — пожарка так пожарка…

— А ты чего молчишь? — Иваныч тыкнул пальцем в Дубовца.

— А можно посмотреть?

— Что посмотреть?

— На профилактику… Как их там?.. Может, они там продрыхнут всю ночь, и вся ваша профилактика…

— Любопытный? Посмотреть хочешь? Так давай я и тебя с ними. Драку ведь спровоцировал ты сам.

— Да ладно… Я пошутил…

— Тогда решено, — подвел итог участковый.

“Пожаркой” называлась специальная служба исполнения наказаний нашего участкового. И служба — его, и наказания — его. Располагалась эта радость в помещении местной пожарной команды, и обслуживали ее местные же пожарные, которым, кроме этой своеобразной общественной нагрузки, делать было решительно нечего. От скуки они ежедневно драили свою красную пожарную машину, и вся польза от нее, пожалуй, и была только в ее неземной красоте. Как только случался пожар, машина с незабываемым перезвоном прибывала к месту пламени, в несколько секунд испускала из себя весь запас воды и с тем же перезвоном мчалась на озеро за новой порцией — только ее и видели. А когда она сказочным видением появлялась снова, пожар, как правило, уже догорал и зрители расходились. Но, к счастью, пожары случались редко, так что многочисленная пожарная команда беспробудно скучала и потому с откровенной радостью откликалась на каждое поручение участкового, поварчивая только для вида в его очередное ночное появление (профилактики проводились только по ночам), но ради такого важного дела можно и недоспать, тем более что досыпать можно будет и завтра — весь день напролет…

Как правило, участковый коротко выпивал с пожарными, посвящая их в суть дела, устанавливал вид наказания и уходил прочь, целиком полагаясь на фантазию и выдержку своих добровольных подручных. Наказания были трех видов: “легонько”, “как следует” и “чтобы запомнили на всю жизнь”.

Однажды наказание “чтобы запомнил на всю жизнь” было определено сыну главного пожарного и как раз в его дежурство. Так и оно было исполнено на совесть. По крайней мере, ненависть к отцу юный правонарушитель сохранил если и не на всю жизнь, то очень надолго. И это самым убедительным образом доказывает, что врожденная мудрость нашего участкового хоть и кривыми тропками, но всегда находила путь к благодарным сердцам его односельчан.

Много позже, когда Иваныч уже ушел в отставку, а на месте милицейской развалюхи был выстроен двухэтажный устрашающий короб нового отделения милиции со своими камерами в подвале; когда на место одного участкового в поселок пришла милицейская команда в два раза большая, чем пожарная, — тогда оставленные без их важного общественного служения пожарники (ну не пожары же им тушить, в самом деле!) впали в беспросветную тоску, из которой их вытряхнула только черная зависть.

Объектом зависти стали местный духовой оркестр и отпочковавшаяся от него труба, собравшая вокруг себя маленький инструментальный ансамбль. И то и другое жировало на базе клубных инструментов, и жировало так, что пожарные потеряли свой профессиональный здоровый сон. Духовой оркестр косил деньги на ниве похорон, и эти “жмуры” почему-то становились все более частыми, а инструментальный окучивал постоянные танцы и регулярные свадьбы (в промежутках прихватывая и от других юбилеев). Раньше пожарники в осознании своей значимости только снисходительно поплевывали на всю эту шебутню, гоняющую за деньгами или за какой иной мебелью. Что с них взять? Никакого государственного мышления и соответствующего занятия. То ли дело — воспитание хороших и нужных людей из, прямо скажем, никчемных людишек, гоношащих вокруг…

Но когда это важное их пожарно-общественное дело растаяло, тогда получился вокруг совсем другой вид, и просто невыносимо было наблюдать, что главные государственные обряды (ну и танцы тоже) справляют недостаточно достойные для этого люди. Ах, если бы они все попали в свое время сюда хотя бы на одну ночку — они бы у нас так заиграли, что и запели бы…

Никакое чувство не сравняется с завистью по неутомимости сознательной деятельности в ущерб окружающим. Пожарные стали писать. Они требовали-просили-убеждали. Даже свою машину они драили кое-как и когда придется. В своих непрочных снах они видели себя то гордо марширующими во главе похоронной процессии в блеске медных касок и оплетающих медных же труб, то на танцплощадке — в военных мундирах за нотными пюпитрами в окружении вальсирующих пар. Надо было определиться, и победили медные каски. Во-первых, они красивы и сияют, а пожарные мундиры — это смотреть не на что, а во-вторых, что там ни говори, а похороны куда надежнее всех прочих человеческих развлечений.

Надо было выбить из вышестоящего начальства медные трубы и соответствующие каски (ну и научиться дудеть, но это потом — когда будет во что). Пожалуй, они бы и научились, но прямо в пожарной части случился незапланированный пожар, в котором и сгорели все их блестящие мечты вместе с осиротевшей без постоянной заботы пожарной машиной.