даже произносить это вслух, мне не по себе… Ну, допустим, если она скажет тебе уйти из цирка — ты уйдешь?

Макар некоторое время молчал.

— Зависит от того, — наконец выговорил он медленно и раздельно, — что именно б-будет стоять за этой ее просьбой. Если п-причина будет уважительная и серьезная… да, уйду, — он прямо взглянул матери в лицо.

— Ну вот! — она всплеснула руками. — Этого я и боялась! Ты же до знакомства с этой самой… Диной даже помыслить не мог о подобном! Ведь цирк — вся твоя жизнь, вся наша с тобой жизнь, неужели ты сам этого не понимаешь?! Неужели все это вмиг стало для тебя настолько незначительным?

— Не стало, — покачал головой Макар. — П-просто у меня появились другие п-приоритеты.

— И какие же это приоритеты, позволь полюбопытствовать? — язвительно осведомилась мать. — Постельные? Я все понимаю — гормоны, возраст, темперамент, но… нельзя же настолько отключать мозги!

— Не надо, — коротко бросил Макар.

— Что не надо? — не поняла она.

— Не своди все к банальной п-постели. У меня это намного… серьезнее.

— Господи, — мать подняла глаза к потолку, — только не говори мне, что ты собираешься на ней жениться!

Макар пожал плечами:

— В п-перспективе — возможно.

— Я же и говорю — спятил, — прошептала она, обессиленно качая головой. — Это твоя Дина, что ли, поставила тебе условие? Понять бы еще, чем она тебя так зацепила, — добавила мать с неприкрытым раздражением.

— Никаких условий она мне не ставила, — отрезал Макар.

— Да уж будь уверен: поставит! Она же… человек совершенно не нашего круга. Ей никогда не понять жизнь и страсть цирковых артистов, ей все это чуждо. Я видела, с каким «интересом» эта девица наблюдала за твоей тренировкой, — подпустила она шпильку.

— Она п-просто за меня испугалась. На это-то она хоть имеет п-право? Или волнение за жизнь любимого человека ты т-тоже поставишь ей в вину?

— Да что тут волноваться! Отработанные до автоматизма трюки, ты — профессионал… А вот эти показательные драмы на публику: ах, я так боюсь, ах, мне дурно, ах, Макарчик, больше никогда… — пропищала мать, явно пародируя Динкин голос, и это было обиднее всего.

— Между прочим, — тихо заметил Макар, — п-папа тоже был профессионалом и все номера у него были отработаны д-до автоматизма.

Мать тут же замолчала, лишь сделала судорожный вдох.

— Я не понимаю, почему ты вечно д-делаешь вид, что п-произошедшее с папой… — от волнения он даже не сразу смог выстроить фразу, — что это редчайший случай, один на миллион. Мы же с т-тобой прекрасно понимаем, что это не так. Мы знаем, сколько артистов калечится и п-погибает в цирке. У нас опасная профессия, т-ты не можешь этого отрицать. Из нее можно уйти т-только… ногами вперед, — выговорил он. — Сама же знаешь п-поговорку: из цирка не уходят — а уносят.

— О боже, замолчи, — она в суеверном ужасе округлила глаза. — Не смей даже думать об этом!

— Поэтому, — продолжал Макар, с трудом подбирая слова, — если вдруг встанет вопрос о выборе м-между душевным спокойствием любимой девушки и воздушной г-гимнастикой… мое решение будет очевидным.

Глаза матери тут же налились слезами.

— Да не паникуй ты, — он неловко попытался ее успокоить. — Динка мне пока т-таких условий не ставила.

— Вот именно, — горько кивнула мать, — пока… А что, если потом ей потребуется от тебя что-то большее? Что, если она, к примеру, велит выбирать между мной — и ею? Кого ты предпочтешь? Тоже ее? — голос дрогнул.

— Ой, мам, сбавь п-пафос, — Макар поморщился, — ты прямо королева д-драмы. Зачем ты строишь из Динки чудовище? С чего ей вдруг ставить мне такие условия?

Мать многозначительно вздохнула, как бы демонстрируя всем своим видом, что Макар слишком наивен и еще хлебнет по полной от своей обожаемой Динки. Но в этот момент они как раз дошли до буфета, в котором, как всегда, толклись артисты, так что тяжелый разговор пришлось прекратить.

40

Вся жизнь Макара делилась теперь на две важнейшие составляющие: утренние встречи с Динкой в школе, счастливые минуты вместе, украдкой переплетенные под столом пальцы, торопливые поцелуи и жаркие объятия в укромных закоулках — и послеобеденные тренировки в цирке, отработка трюков до автоматизма, совместные изнуряющие репетиции с Яночкой. Он практически перестал обращать внимание на все остальное. Не зацикливался на том, что ест и когда спит, как учится, что носит — все эти действия выполнялись им на автопилоте.

В таком бешеном ритме незаметно летела одна неделя за другой — и вдруг как-то внезапно, словно без предупреждения, шарахнул март, принеся с собой долгожданное тепло. Честно говоря, Макар немного устал от балтийской зимы — ветреной, промозглой, дождливой… уж лучше бы снег и морозы под минус тридцать. Зато теперь можно было надеяться на ясные солнечные дни: если ночами еще стояли легкие заморозки, то днем столбик термометра уверенно полз вверх, обещая весну не только по календарю.

Динкин отец немного успокоился и даже слегка ослабил контроль за непутевой дочерью, но Макар все равно больше не решался подставлять ее своими ночными визитами. Он и в школе теперь не позволял себе лишнего, хотя сдерживаться порой было так трудно, практически невыносимо! Но он боялся за Динку и не доверял Соне, просто ничего не мог с собой поделать — подсознательно вечно ждал от нее какого-нибудь подвоха.

Пару раз папенька даже приезжал к школе после уроков — якобы для того, чтобы встретить дочерей и отвезти их домой (прямо-таки воплощение родительской заботушки), но на самом деле явно пытаясь застать Динку врасплох и поймать на горяченьком. К счастью, в первую такую «проверку» Динка случайно засекла отцовскую машину через окно, и они с Макаром вышли из школы порознь. Ну, а потом уже и сами стали на всякий случай соблюдать дистанцию…

Мать тоже заметно расслабилась и перестала зудеть на предмет «эта девочка тебе не пара». От ревнивого родительского внимания не укрылось, что столь антипатичная ей подружка Макара вдруг перестала постоянно мелькать с ним рядом и ни разу больше не появилась в цирке — ни на тренировках, ни на вечерних представлениях. Матери, вероятно, казалось, что сыночек благополучно перебесился и его влюбленность тоже бесследно исчезла. Макар не разубеждал ее, но внутренне все равно психовал и злился, хоть и понимал, что нужно тупо набраться терпения. Осталось подождать совсем чуть-чуть: через месяц исполнится восемнадцать лет ему, а через полтора — Динке. Вот тогда-то никто не будет вправе им указывать, что делать и как себя вести!

* * *

В середине марта в областной