ваши порывы к прекрасному. Такие внезапные… Но, боюсь, начинаю замерзать, тут с вами стоя. Так и чахотку схватить недолго. Если позволите и меня извините, — граф Курский прикоснулся к краю цилиндра пальцами в замшевой перчатке.

— Один спит мертвецким сном, другой объят сном смертным, — проговорил Мурин. — На этом вы недурно построили свой расчет.

Рука медленно опустилась.

— Что?

Мурин перешел на русский:

— Одним выстрелом двух зайцев. Ростовщик теперь мертв и не предъявит вам вексель. А Прошину не до того, потому что арестованному за убийство уже не до карточного долга. Да и кто ему теперь поверил бы.

— Какая чушь.

— Да, мне это уже несколько человек успели сказать.

— Ну так вот. Они оказались правы! Всего хорошего.

— Вы проиграли Прошину тридцать тысяч. Выписали вексель. Вы хотели отыграться на следующую ночь. Да только Прошин вдруг расхотел пытать судьбу. Он поссорился накануне с теткой, съехал из ее дому, ему понадобились деньги. Он сам говорил мне, что передумал, решил придержать эти деньги. Он вошел в игорный дом не затем, чтобы играть. Он решил обналичить ваш вексель. Когда вы отправились за ним в надежде умолить его, пригрозить, а может, и убить, вы застали его с Колобком. В игорном доме умеют хранить тайны, но вы знали и ее необычную природу, и ее практическую роль: ростовщик. Прошин собирался продать ей ваш вексель. И продал. В этот миг судьба Колобка была решена. Страх и отчаяние придали вам решимости. Вы сзади подло ударили Прошина по голове бутылкой. Колобок бросилась бежать, вы не могли дать ей, ему уйти, тут-то и порвалось платье. Вы схватили, оказались сильней. Схватили подсвечник. Все было кончено в несколько мгновений. Царапины на физиономии? Вы их запудрили.

Граф Курский громко усмехнулся.

— Милый мой, — также по-русски ответил он. — Я охотно поведаю любому, кто спросит, что меня оцарапала кошка.

— Вот именно. Кошка. Кошка и помогла мне увидеть то, на что я не обратил внимания. Кошка, кот. Все называли Колобка она. Вы единственный, кто в разговоре со мной назвал ее «он». Когда я встретил вас в квартире Прошина, я и не догадывался, что вижу перед собой убийцу, который пришел поискать, не осталось ли у Прошина каких-либо бумаг, которые могут навести на ваш след. Тогда-то вы и сказали это: «Убийство человека».

— По-вашему, женщина не человек?

— Человек. По-французски «человек» и «мужчина» — это одно и то же слово. Какая интересная оговорка.

— До свидания, господин Мурин. Идите и делитесь вашими идеями с кем захотите. Доказать вы все равно ничего не сможете.

— Нет. Доказать я ничего не могу.

Граф Курский весело рассмеялся. Приподнял цилиндр.

— Адьё, Мурин.

Повернулся и пошел, размахивая тростью, посвистывая.

Мурин посмотрел в каменное лицо Ночи. Посмотрел на громаду замка, что высился поодаль за оградой и в котором, по слухам, до сих пор обитало привидение убитого императора. К ограде, ко входу, подкатила коляска, как и было условлено. Мурин полюбовался статью Палаша, даже отсюда было видно, до чего конь хорош.

Кусты за его спиной зашевелились, шорох был легкий. Мурин услышал его только потому, что ожидал. Мурин не обернулся. Ему не нужно было оборачиваться, не нужно было видеть то, что он и так знал. «Сколько людей, столько родов любви, права поговорка», — подумал Мурин и пошел к экипажу. Ветки раздвинулись, и на дорожку из кустов шагнул дюжий детина с Сенной. Рожа его до сих пор была украшена глубокими царапинами после встречи с котом. Мужик обернулся туда, куда ушел граф Курский, и не спеша, но и не догоняя, не сводя цепкого взгляда со спины графа в отлично скроенном сюртуке, побрел следом своей волчьей походочкой.

Высокие окна залы, как во всех таких особняках, выходили на Неву. Шторы были подняты. Вместо державного теченья гости видели лишь прямоугольники тьмы, в которых отражалась зала с дрожащими оранжевыми огоньками. Было душно, как в теплице.

— О господи, только бы воск не начал капать с люстр на головы гостям, — пробормотала сама себе графиня Вера. Доверить такие ужасные сомнения чужим ушам она бы не рискнула.

Ждали великого князя. Графиня Вера встрепенулась. Она увидела, что по толпе гостей пробежала волна. Не высочайший ли гость? Она вытянула свою шею с длинной складкой лишней кожи, как у ощипанной курицы. На миг все гости умолкли. Крошечный укол тишины — и все опять заговорили, задвигались, но в дыру тут же стало засасывать растерянность, которая грозила вскоре разрушить весь вечер. Если только вовремя не вмешаться. Опытная хозяйка, графиня Вера тотчас обнаружила виновника. Корнет Прошин — графиня поднесла лорнет к глазам; виновата, не корнет — на нем были новенькие погоны! — но сам все такой же безобразный в своих шрамах, только что вошел в залу, но как только его обдало ледяное дуновение остальных, забился в угол, к креслам, где трясла головой одна лишь дряхлая княгиня Великомирская, давно рамольная.

В отличие от своих гостей, графиня Вера знала главный секрет и этого вечера, и появления на нем корнета, виновата, поручика Прошина. Но не успела она сполна испить чашу страданий по поводу неодолимой пропасти, которая отделяет владеющих знанием от тех, кто его лишен, как прогремело:

— Ба! Прошин! — И великий князь размашистыми шагами направился в угол рамольной княгини. Руки его были распахнуты для объятия.

Прошин побагровел, как свекла, и стал еще безобразней. Великий князь, командующий столичной гвардией, прижал его к груди, облобызал. Все это на глазах — как потом рассказывала графиня Вера — всего, ну буквально всего Петербурга! «Какое благородство», — заключала Вера; и она была права хотя бы в том, что это было единственное средство, с помощью которого Прошин получил обратно репутацию, от которой несчастная история оставила было только горку щебня.

Ипполит тихо прикоснулся своим бокалом к бокалу Мурина:

— Поздравляю, братец.

— С чем?

Ипполит посмотрел на него поверх бокала, отпивая:

— Его Высочество очень доволен. И еще одно лицо…

Мурин даже не пригубил:

— Мне плевать на него и его довольство.

Ипполит тонко улыбнулся:

— Позволь тебе не поверить.

— Ты читаешь меня как открытую книгу?

— Вовсе нет. Но ты мой брат.

— Ну да. Брат-тупица, брат-дурак.

— Бог мой, что еще за уничижение паче гордости? Никогда я такого о тебе не говорил и не думал.

— А я вот не знаю, что ты думаешь. Я тебя как открытую книгу не читаю.

— Мой милый. — Глаза Ипполита насмешливо, но и тепло глядели в точно такого же цвета глаза Матвея. — Никогда я в тебе не сомневался! Как не сомневаюсь