— Это зависит. Может, и тебя.

Мурин показал ассигнацию, зажатую между пальцами, лакей потянул было к ней лапу. Мурин тут же нырнул рукой обратно под шинель.

— Я хочу, чтобы ты понаблюдал сегодня за игрой, а назавтра я явлюсь в это же самое время и хочу, чтобы ты рассказал мне кое-что.

— Что ж?

— Кто ушел в выигрыше.

— А, да только разве ж за всеми уследишь! Половина тут их всех — в выигрыше. А другая соответственно в проигрыше. Известное дело — фараон! Одна карта налево, другая направо.

— Меня интересует только такой выигрыш, не заметить который невозможно.

В мутных глазах лакея тяжело заворочалась мысль.

— Не менее десяти тысяч, — уточнил Мурин. И, чтобы оживить интерес, опять показал ассигнацию.

Лакей покачал головой:

— Всепокорнейше прошу меня извинить, барин.

— Нет? — удивился Мурин.

— Игорное дело, оно такое. Тут тонкость важна. Щепетильность. Покров тайны. А не лишние глаза и лишние уши.

— А девки, стало быть, не лишние? Или у них нет ни глаз, ни ушей?

— Да господь с вами! — изумился лакей. — Дряней этих сюда сроду не пущают! Ни одна не проскочит! Не велено!

— Кем же?

— Господином Катавасовым. С самого первого дня.

Мурин не мог не вскинуть брови:

— А я слыхал другое. Будто девки тут так и вьются.

— Нет-нет, — тряс головой лакей. — Наврали вам. Здесь приличное заведение. Мужской-с клуб. На манер Английского. Для тех, кто почище-с.

— Сколько ж ты хочешь?

Лакей опять помотал головой:

— Нет-нет… Место мне дороже. А жизнь тем более.

— Вот оно что. Мудро. Тогда ступай к своему хозяину, господину Катавасову, и скажи, что к нему посетитель.

— Хозяин лег недавно. Он раньше двух или трех часов не проснется.

— Разбуди.

— Да он прибьет меня за это!

— Он прибьет тебя, если не разбудишь. Скажи ему, дело на тридцать тысяч. Да живей!

Лакей все еще испытывал сомнения, но опустил стеклянно звякнувший мешок и, опасливо косясь на Мурина, поспешил из залы.

Вернулся он — уже в ливрее. И чинно объявил:

— Если вам будем благоугодно, господин Катавасов покорнейше просит его извинить за то, что ждет вас в спальне.

Спальня Катавасова поразила Мурина. Потолок ее был обшит зеркальными панелями. В них Мурин видел и себя, и багряно-пунцовый ковер, затканный такими поразительными цветами, которые не могли не быть ядовитыми. Кровать поддерживали грифоны. Пурпурным каскадом свисал балдахин. Господин Катавасов помещался под пуховым одеялом, как король при смерти. О том, что Катавасов умирать не собирается, говорила только сеточка на волосах, призванная, вероятно, удержать жидкую растительность на черепе от спутывания и сбивания в колтуны. А впрочем, Мурин не мог поручиться, зачем, собственно, она. Только подумал: «Ну и тип». Тип махнул рукой и отослал лакея.

— Я сразу догадался, что это вы, — сообщил Катавасов, когда лакей затворил двери.

— Никак вы меня ждали.

— Я оценил вашу целеустремленность. Чем могу быть полезен, дорогой господин Мурин?

— Хочу расспросить вас о Колобке.

— О той несчастной? Да я ж вам все рассказал.

— Да. А теперь расскажите правду.

Мурин бесцеремонно сел на край кровати. Дуло пистолета уперлось Катавасову в лоб. На нем сразу выступила испарина. Но Катавасов сумел издать смешок:

— Кто ж скажет правду, когда на него пистолет нацелен? Я, увы, не герой. В столь плачевном положении я скажу все, что только вам угодно слышать. Но будет ли это правдой, вопрос.

— Хорошо. — Мурин не убрал пистолет, напротив, надавил сильнее, так что Катавасов был принужден откинуться на подушку. — Начну я, господин Катавасов. А вы меня поправляйте, если я допущу неточность. Колобок не была проституткой. Вы мне солгали. Зачем — понятно. Туману напустить. Хотели увести в сторону от дела.

Катавасов вдруг томно отмахнул ото лба пистолет:

— Ах вот вы о чем. О Колобке. Боже, вы меня чуть было не напугали. Ну да, я вам тогда солгал. Белая ложь, — небрежно пожал плечами в ночной сорочке он, — только ради вас. Зачем, подумал я, забивать голову молодого человека всякой ненужной ему чепухой.

Мурин крепко сжал пистолет, он был нацелен Катавасову в грудь.

— Чепуха? Для чепухи она слишком удачно ложилась в строку. О Прошине было известно, что он не так давно побил девку в борделе. А тут вот — убил. Понятно. Складно. Удовлетворительно. Никто и не подумает заглянуть за подкладку этого происшествия.

— А вы вот подумали. Вы не как все. Ура. Отлично. Первый ученик. Теперь довольны?

— Если думаете, что я вас нипочем не пристрелю, то зря.

Катавасов поднял руки:

— Хорошо. Боюсь, боюсь. Конечно, можете и пристрелить. Меня здесь каждую ночь кто-нибудь может пристрелить. Особенно из вашей братии. Виноват… Из господ офицеров. Почему-то говорят «пьян, как сапожник». А ведь «пьян, как офицер» было бы более по существу.

Мурин чувствовал, как растет раздражение. Но и догадывался, что именно этого Катавасов добивался: чтобы сбить со следа. Мурин во что бы то ни стало решил не дать ему желаемое и нарочито спокойно заговорил:

— Возможно. Вернемся к Колобку. Раз она не была проституткой, то логично вытекает вопрос: кем же она была? Именно этого вопроса вы не хотели. Зачем она каждый вечер появлялась в вашем игорном доме? В доме, где нет женской прислуги. Куда женщин не допускают. В этот клуб избранных, по вашим собственным словам, — и на сей раз я вам верю! Колобок ведь не играла. Она…

— О господи. Ну хорошо, хорошо. Отвечу. Но учтите! Не потому, что я вас боюсь, а только по зову природы — до смерти хочу на горшок. И надеюсь, вы сразу уйдете и дадите мне облегчиться без свидетелей. Вы не игрок. Я это сразу понял. Игроки все знают про игроков, как масоны про масонов, и, как масоны, они не любят, чтобы об их делах знали непосвященные. Вроде вас. Но я добрый малый. Поэтому слушайте. У меня гости играют по-крупному. Выигрывают, проигрывают, не суть. Суть в том… — Катавасов поморщился: — Ах, черт, какое ужасное слово — «суть». От него еще больше свербит урина. Давайте уж без него… Так вот. Никто из моих гостей не носит с собой наличными такие большие суммы, как проигрывает здесь. Поэтому нет и разницы: есть ли у особы эти деньги на самом деле или нет. Проиграл — выписывай вексель. Выиграл — прими вексель. Вот и все. А теперь уйдите, не то я лопну.

— Но при чем здесь Колобок?

— Бог мой. Боюсь, я вынужден отобрать у вас аттестат с отличием, который только что