Еще хорошо помнилось майское выступление флагмана похода, проректора по конвенционной и морской подготовке Романа Николаевича Тепцова, на рейде Сочи. Это было за день до начала международной регаты:

— Когда гонка закончится, смею вас заверить, вместе с победой, — а я верю, что в этой гонке мы будем первыми, — нас ждут удивительные приключения.

Тут все дружно захлопали. Что уж говорить, проректор умел зажечь экипаж.

А как он живописал совсем не протокольную встречу, которую готовят власти Сан-Франциско! Там предполагалось много интересного: концерт, спортивные соревнования. Обещали также показать знаменитый остров Алькатрас, где сначала находилась тюрьма для военных преступников, а потом содержались особо опасные преступники. В планах стояло посещение района Чайнатаун, поездка к мосту Золотые ворота, променад по набережной с почти домашним названием Рыбацкая пристань, где сосредоточились магазины и магазинчики, кафешки и рестораны, музеи и кинотеатры. В общем, тогда на собрании проректор обещал экипажу большую сладкую конфету. Но, так уж получилось, в Задаре Тепцов передал флагманские полномочия старшему преподавателю Олейникову, а сам улетел по своим проректорским делам во Владивосток.

Отдувался за новый маршрут капитан. Сладкой конфеты не было никакой, даже маленькой. В этом отношении капитан был прямой, как грот, фок и бизань; он не умел или не хотел лавировать. Говорил обычно всё прямо, без особой дипломатии, как своему экипажу, так и вышестоящему начальству. За это его любили и те и другие.

Получалось так, что «Надежду» ждали кровожадные сомалийские пираты, шторм в Индийском океане и полная безнадега. Ведь не было даже точно известно, какой порт пустит парусник «переночевать» в нелегком пути домой, во Владивосток.

15 июня

Из всех новостей, больших и маленьких, выбрал эти.

Утром по общесудовому радио заорали: «Внимание экипажа! Приступить к скатке палубы, всем задраить иллюминаторы!»

Написать бы что-то лирическое о нашем паруснике, ну, например, рапсодию для «Надежды». Я до этого не знал, что можно влюбиться в корабль. Оказывается, можно.

И, наконец, очередной маленький скандальчик: что написал, как написал и как надо писать в дневнике похода. Я, конечно, пытаюсь выхолостить весь мой литературный жаргон, заменив его на морские термины, но не до такой же степени. С виду Ширшова милая, ласковая и улыбчивая, но что-то выдает в ней сказочные темные силы. Недаром на корабле ее называют Бабой Ягой. Женщина на корабле не беда; плохо, когда над палубой пролетает Баба Яга. В очередной раз уступил женщине; что-то мне подсказывает, так будет лучше, — и тут же в голову засело гаденькое слово «конформист». Ну и ладно, подумал я и лег спать. Уснуть не мог, поэтому решил продолжить.

Стармех — «начальник говна и пара». Говорит он красиво, много и с зарисовками и кого-то мне напоминает. Долго думал и, наконец, вспомнил: ага, Ираклий Андроников, точь-в — точь. Не по облику, конечно, а по манере держаться. Мы на журфаке специально смотрели несколько циклов передач этого вели кого говоруна тридцатых тире шестидесятых годов прошлого столетия. Так уже и витийствовать не умеют. А если и начнут изъясняться, то лучше их не слушать. Я думал, таких уж нет… А вот и есть — на корабле.

Перлы морских начальников, подслушанные мною на баке:

— Открываю тумбочку, а там конь не валялся; там столько дерьма, что в голове не помещается.

— Щит ветром сорвало. Командир видит, что после его команды не исправили. Орет на весь плац: «Как висело раком, так и висит!»

Слоняясь по палубе, не могу понять, почему от меня шарахаются, как от прокаженного, все, кого ни встречу на пути. Потом уже узнал: командование решило, что я «засланец» из Москвы; кто-то пустил слух, что журналист не просто журналист, а проверяющий.

Впрочем, это даже интересно: «К нам едет ревизор!» А почему бы мне не сыграть ревизора из Москвы?

16 июня

Парусный аврал в 8.20 утра.

Передвинули время на час назад вчера в 12.00 ночи, то есть на 11.00; получилось, встали на час позже.

В 10.00 утра брюхатые тучи барражировали вдалеке, заполонив пол-горизонта. Над мачтами пока — лишь серенькая хмарь. Но к обеду всё изменилось. Оторвавшись от своей стаи, одинокое облако, вроде огромной курицы-наседки, распушило свои синевато-фиолетовые перья прямо над нами, присело и тут же, кудахча громами, окропило палубу первыми крупными, тяжелыми каплями дождя. Капли сначала были редкие, потом всё чаще, стали шлепать без разбора, и наконец ливень встал чернильной стеной, на несколько минут притушив день, устроив настоящие сумерки. Хлынувший дождь остудил прекрасное металлическое тело «Надежды», прохлада вернулась на палубы, в кубрики и каюты. Одним словом, красота! Под пышными парусами «Надежда» мчит между Албанией и Италией в порт Задар, Хорватия.

Координаты: 41°45’ северной широты, 17°25’ восточной долготы. За сутки прошли 245 морских миль, глубина под нами 1025 метров. От Севастополя нас отделяют уже около 1100 морских миль.

Побережье Албании находится в 35 морских милях.

К вечеру передали: ко всем метеорологическим безобразиям еще прибавится шторм и порывы ветра.

Кстати о шторме: — стулья в кают-компании, при качке, особым способом привязывают к палубе (на морском сленге эту звучит, как всегда весьма загадочно — принайтовывают), а скатерти на столах смачивают, чтобы они были влажными и тарелки с кружками не скользили по столешнице.

17 июня

Упрямо идем в Задар. Справа по борту уже видны берега Хорватии. Небольшая гористая местность с редкими пятнами леса и проплешинами пустого пространства. На небе хмарь, вода — как из стиральной машины после того, как ты прокрутил там джинсы.

Адриатика. Скорость — 7,8 узла, за сутки прошли 198 морских миль, глубина под нами 65 метров.

На траверзе всего в 8 милях находится берег Хорватии.

По подходу Задар, с правой стороны остров Углян.

После победы в черноморской регате нам предстоит нелегкий путь домой из славного Севастополя в порт приписки — родной Владивосток. А почему нелегкий? Пока сие путешествие похоже на легкую морскую прогулку, в которой мне выписана роль стороннего наблюдателя. Ничем, собственно, не обремененный, сам себе предоставленный. Нельзя же назвать обременительным ведение дневника и сочинение на корабле первого серьезного произведения, которое ваяю даже не оттого, что у меня есть некие обязательства перед своей газетой, а просто сюжет помимо моей воли всё больше закручивается. Мои герои вот тут, на корабле, я их вижу каждый день, они выполняют волю автора и об этом даже не догадываются. Знает, конечно, кое-что капитан, я это по его физиономии вижу. Прозорливый малый. Мастер и должен быть таким. Не один же я такой умный.