Поздно ночью, отсматривая в компьютере кадры прогулок с Машей по старинным улочкам Задара, которые он снял фотоаппаратом, он обратил внимание, что на фотографиях раза три промелькнуло, как ему показалось, удивительно знакомое лицо. Он только никак не мог вспомнить, где видел этого человека, хотя у него была великолепная память на лица. Субъект, который мелькал на снимках, то скучающе смотрел по сторонам, то жевал пиццу, то без особого интереса рассматривал сувениры у торговцев. Везде он был в профиль и на некотором отдалении, но тем не менее Илье всё время казалось, что за секунду до этого он смотрел на него.

Илья еще раз стал просматривать вереницу снимков, которые он нащелкал в Задаре за два дня пребывания в Хорватии. Вот контур этого человека в тени средневековой стены собора святого Доната, когда Илья фотографировал остатки римского форума. Тот просто не успел отвернуться и смотрел на него. Илья попробовал приблизить фигуру человека настолько, чтобы хорошо разглядеть его лицо. И тут на него глянули глаза из той разбитой, заляпанной грязью «мазды», тот волчий взгляд, который и сейчас заставлял его содрогнуться. Илья отскочил от компьютера, будто это была противопехотная мина, готовая рвануть. Сомнения исключались. Даже если бы не было лица, а только глаза, он бы их обязательно узнал. Такие глаза не забудешь. И хотя, в отличие от той встречи на веранде ресторана Арсена, этот человек был теперь модно подстрижен и прилично одет, — суть не менялась: он был один из тех троих, которые убили Арсена. Это не могло быть простым совпадением.

Илья задумался. И все-таки, неужели его используют как мормышку, как приманку? Как он мог узнать, что Илья находится в Хорватии? Значит, кто-то его навел. Тот фээсбэшный полковник, больше никто, решил он, — ведь, кроме родных и Кати, никто понятия не имел, где он находится.

Это просто наваждение. Он вскочил и заметался по каюте. Потом остановился. Его прошиб озноб от еще одного открытия: вспомнились слова того вычурного Катерининого агента: «Мы должны были встретиться в Бизерте; это плохо, что всё меняется». Он-то это откуда знает? И эта странная, на первый взгляд, фраза — про то, что он много должен, но что теперь всё будет хорошо… Илья достал из шкафчика початую еще в Черном море бутылку коньяка.

Как замечательно всё начиналось! Он практически забыл ту свою прежнюю жизнь. Ему даже уже казалось, что тот, кем он был до этого, — не он, а какая-то вымышленная фигура, а этот, сегодняшний, Илья — вот он настоящий, неиспорченный, не отягощенный грузом мелких моральных преступлений, совершенных по отношению к своим близким. Илья даже зачем-то посмотрел на свои ладони: они были в мозолях от канатов, которые он таскал вместе с ребятами по палубе.

«Может, бросить всё к черту и устроиться куда-нибудь матросиком на всю оставшуюся жизнь?» — шевельнулась у него в голове мыслишка. Только перед этим повиниться бабушке, что это он украл у нее фамильную брошь, поцеловать ее руки, стать на колени и уткнуться, как в детстве, в ее юбку, ожидая прощения… Тут же в памяти всплыли и дед, никогда не ругавшийся с ним, а лишь тяжело вздыхавший после его очередного «подвига», и мать, вечно спешащая то на заседания, то на совещания, то еще куда-то, и отец, в военно-морской форме, с кортиком, — все тут же явились к нему. Ждали, видать, когда он скажет им что-то…

Дрогнувшим голосом Илья неожиданно для себя прошептал:

— И вообще, наломал столько дров! Простите!

Из глаз полились возмутительные, постыдные для мужчины слезы. Но он их совершенно не стеснялся. Если бы еще месяц назад кто-нибудь сказал, что он может распускать нюни, он бы в ответ лишь зло и цинично рассмеялся ему в лицо. А теперь он почувствовал, что наступил катарсис и он стал другим человеком. Во всяком случае, в эти минуты ему так казалось. Это были не слезы страха или отчаяния, — это были слезы очищения от скверны.

Бутылку коньяка он, наконец, прикончил. Илья посмотрел на свое отражение в зеркале. Ну, что «перековка» в лучших традициях соцреализма, на лицо, констатировал он. Он внимательно продолжал рассматривать свою физиономию. Да, в концептуальном аспекте идея о том, что шалопай, попавший в здоровый коллектив, исправляется и становится положительным героем, на лицо. Но не хватило еще грамм двести. А пока: — «Не верю!» Он показал себе язык и грохнулся в койку.

Весь следующий день Илья находился в каюте. Ближе к вечеру заглянул Пал Палыч.

— Ты куда пропал? — он улыбнулся. — Что-то неважно выглядишь. На обеде не был, на ужин-то собираешься?

И Илья решился:

— Пал Палыч, у меня разговор есть.

— Хорошо. После ужина, после отбоя и поговорим. Согласен? Но после ужина желание поделиться с Пал Палычем своими переживаниями у Ильи пропало. Ему на глаза случайно попался листок со списочным составом экипажа, так называемая судовая роль, которую он испросил у Любови Ивановны на второй день по прибытии на парусник. Лениво пробегая глазами списочный состав экипажа и курсантов, он наткнулся на фамилию Кривой: под этой фамилией кашеварил кок. Оказалось, что тот тоже на паруснике новичок. Тоже прибыл на корабль за неделю до выхода фрегата в открытое море. И тут ему пришла мысль проверить, кто еще только-только появился на борту парус ника. Таких оказалось трое: четвертый помощник Данильченко, повар Кривой и он сам. Остальные, кроме курсантов, конечно, имели довольно внушительный стаж пребывания на корабле.

— А что, наш кок всегда так паршиво готовит? — как бы невзначай спросил он за обедом у трудившегося ложкой радиста.

Тот удивленно поднял глаза:

— Кто его знает. Тут принцип: не нравится — не ешь. А впрочем, вы правы. — Он презрительно хмыкнул. — Прежнего списали на берег, без объяснений. Что-то он кому-то из руководства заявил… или написал. В общем, в замену ему в кругосветку прислали этого.

— Да уж! — Илья в сомнении пошевелил котлету вилкой, будто хотел убедиться, живая та или нет. — Не знаю, как предыдущий кок готовил, но пока из всех блюд, что готовит маэстро Кри вой, мне нравится в его исполнении только компот.

— Согласен! — Радист подхватил шутливый тон Ильи. — А так как компот у него получается не хуже, чем у прежнего, предлагаю перейти по этому случаю на «ты». Не чокаясь. — Он отхлебнул из своей кружки и опять хмыкнул. — Правда, хороший, холодненький. Но хочу предупредить: если будешь воротить нос от первого и второго, то скоро не сможешь таскать ноги. Ты, я смотрю, из интеллигентиков, но это со временем проходит…

Что это было — ирония или… Поди разбери этих морячков. Итак, кок, который попал на парусник тоже при ротации курсантов, вызывал у Ильи некую настороженность своим непрофессионализмом. Еще хотелось бы поближе познакомиться с четвертым помощником, и случай представился на следующий день. У стенда с морскими узлами и схемой парусника с обозначением парусов, рангоута и такелажа он нос к носу с ним столкнулся.

Четвертый помощник оказался почти свой, вернее, не пришлый. Он ходил в плавание на паруснике три навигации подряд, будучи старшим матросом, потом боцманом, учился на заочном в морском университете, защитился и вернулся на родной парусник уже в ранге четвертого помощника.