— Хочешь, я спрошу юриста? Обращусь в муниципалитет за разрешением? Может, поговорить с Верой?

— Гм-м. Юрыст — да. Муниципалитет — да. Вера — не.

— Но, возможно, Вера прознает. Представь, как она расстроится. — (Он знал, что я хотела сказать «придет в бешенство».)

Вера прознала. Я сама ей все рассказала. Она и расстроилась, и пришла в бешенство.

Поездка из Путни в Питерборо заняла у нее два часа. Она приехала к отцу прямо в домашних тапочках (непривычное пренебрежение деталями одежды). Зашагала прямиком к дому соседа (уродливому домине в псевдотюдоровском стиле, который был намного выше жилища моих родителей), громко постучала в дверь и сразу все выложила. («Ты б видела выражение его лица!») Сосед — удалившийся от дел бизнесмен и садовник-любитель, разводивший кипарисы Лейланда и грунтовые растения, — весь съежился под ее натиском.

— Я просто пытался помочь. Он сказал, что у него финансовые затруднения.

— Вы не помогли, а наоборот, все испортили. Разумеется, у него финансовые затруднения из-за этой кровопийцы — его жены. Вам бы следовало присматривать за ним, а не потакать ему. Что ж вы за сосед?

Его жена услыхала шум и подошла к двери — в джемпере и кардигане, унизанная жемчугами и с джин-тоником в руке (именно эти соседи заверили дополнение к маминому завещанию):

— Что происходит, Эдвард? Эдвард объяснил.

Его жена удивленно подняла брови:

— Впервые об этом слышу. Я думала, мы собираем деньги на круиз, Эдвард. — Потом она повернулась к Вере. — Мы беспокоимся о мистере Маевском, но не желаем вмешиваться в его дела. Правда, Эдвард?

Эдвард кивнул и покачал головой одновременно. Вере важно было перетянуть их на свою сторону, и поэтому ее тон стал мягче:

— Уверена, это простое недоразумение.

— Да, недоразумение.

Эдвард схватил спасательный трос и спрятался за женой, которая выступила вперед и заняла на пороге место своего мужа.

— По-моему, она не совсем порядочная женщина, — сказала жена. — Загорает в саду в одних… одних… — она украдкой оглянулась на мужа и понизила голос до шепота. — Я видела, как он смотрел на нее из окна верхнего этажа. И еще один момент… — Соседка заговорила доверительным тоном. — Мне кажется, у нее есть любовник. Я видела, как один мужчина… — она поджала губы, — …заезжал за ней на машине. Остановился под ясенем, чтобы мистер Маевский не увидел его из окна, просигналил и стал ждать. А она выскочила вся разодетая в пух и прах. В мехах, да только без панталон, как говаривала моя мама.

— Спасибо, что рассказали, — сказала Вера. — Вы очень мне помогли.

Наверное, Валентина заметила Верину машину, потому что ждала ее уже в дверях, загородив дорогу и уперев руки в боки — готовая к схватке. Она смерила Веру взглядом. Ее глаза мгновенно остановились на Вериных ногах, обутых в домашние тапочки, и на ее губах мелькнула улыбка. («Тогда-то я и поняла, какую ошибку совершила».) Валентина была в туфлях на шпильках, и ее голые мускулистые икры выпячивались, словно бицепсы боксера.

— Шо ты там вынюхуешь у суседей? — спросила Валентина.

Не обращая на нее внимания, Вера протиснулась в кухню, окна которой запотели от пара. В раковине лежала груда посуды, и стоял какой-то неприятный запах. Папа в темно-синих нейлоновых штанах со скрещенными на худой, сутулой спине подтяжками вертелся под дверью.

— Я поговорила с соседями, пап. Они больше не хотят покупать мамин сад.

— Вера, нашо ты ето делаеш? Почому не оставишь меня у покое?

— Потому что, если я оставлю тебя в покое, папа, эта стервятница выклюет твою печень.

— Орел. Орел.

— Орел? Что ты несешь? — (Право же, Надя, я решила, что он совсем чокнулся.)

— Орел выклював печень у Прометея за то, шо он принес людям вогонь.

— Папа, ты — не Прометей. Ты — жалкий, запутавшийся старикашка, который из-за собственного идиотизма стал жертвой этой волчицы…

Валентина, слушавшая ее с растущим негодованием, испустила негромкий вопль и, согнув руки, сильно толкнула Веру в грудь. Вера пошатнулась, но не упала.

— Валя, будь ласка, токо без рук, — умолял отец, пытаясь их разнять. Но силы ему явно не хватало.

— Ты старый кривый дрючок! Тебе ж сирко уси мозги сожрав! Заткнись и иди у комнату! — Валентина его тоже пихнула, он споткнулся о дверную раму, поставленную Майком, и косо к ней прислонился. Валентина вытащила из кармана ключ и помахала им у отца перед носом.

— Ось ключ од комнаты! Ха-ха-ха! Ключ в меня! Отец попытался выхватить его, но она резко отвела руку.

— Нашо тебе ключ? — дразнила она. — Иди у комнату. А я буду тебе закрывать-одкрывать.

— Валя, будь ласка, оддай ключ! — Отец трогательно подпрыгнул, снова пытаясь его схватить, но со всхлипом отпрянул.

Вера тоже попробовала выхватить ключ:

— Да как ты смеешь!

Но Валентина ее оттолкнула.

— У меня есть микрофон! — закричала Вера. — Я получу доказательства твоей криминальной деятельности!

Она вытащила из сумочки портативный диктофон (аплодисменты!) и включила его, подняв у Валентины над головой.

— А теперь, Валентина, отдайте, пожалуйста, моему отцу ключ от его комнаты и ведите себя спокойно и цивилизованно, — отчетливо надиктовала она. Вера была выше Валентины, но Валентина — на каблуках. Она попыталась выхватить диктофон и выхватила бы, но ее внимание отвлек отец, который в эту самую минуту вырвал ключ из другой ее руки. Атакуемая с двух сторон, Валентина пронзительно взвизгнула, подпрыгнула в воздухе («Это было похоже на сцену из фильмов про кунг-фу, которые любил смотреть Дик».) и с грохотом приземлилась, угодив одной «шпилькой» по Вериной ноге в домашней туфле, а другой заехав по отцовой голени чуть ниже колена. Отец и Вера согнулись. Диктофон упал и, катясь по полу, залетел под плиту. Вера нырнула за диктофоном. Валентина впихнула отца в его комнату, вырвала у него из руки ключ и заперла дверь. Вера набросилась на Валентину, вытягиваясь и извиваясь всем телом — теперь они обе лежали на полу, — и попыталась выдернуть ключ у нее из руки, но Валентина оказалась сильнее: она сжала ключ в кулаке у себя за спиной и встала с пола. Потерпев поражение, Вера все же завладела диктофоном:

— Я все записала на пленку! Все твои слова!

— Добре! — ответила Валентина. — Знаеш, шо? Ты зла безгруда сучка! В тебя нема цицек, от тебе й завидно. — Она приподняла руками свои груди, непристойно их сжав, и чмокнула вытянутыми губами. — Мужикам нравляться цицьки. Твоему папе тоже нравляться цицьки.

— Возьми себя в руки, Валентина, — сказала Вера. — При мне попрошу не выражаться!

Но она знала, что это поражение. Вера держала голову высоко, но в глубине души была оскорблена.

За дверью, как побитый пес, скребся и скулил отец.