Она знает, что Оля всё равно съест три блинчика, а два останутся лежать. А приготовила она их такими, какие Оля любила ещё с детства. Она даже научилась печь их квадратными. По утрам Оля любит блинчики с творогом. Творог она готовила сама. Это не то что магазинный: купил и завернул в блинчик. Нет, она покупала творог на базаре, добавляла туда сливки, немножко ванилина, но так, чтобы аромат был еле-еле уловимым. Добавляла немного мёда, потом всё это растирала так, что получалась творожная масса, но не такая, которая в магазинах лежит, которая иногда отдаёт сывороткой, простоквашей, а очень нежная творожная масса. Иногда она добавляла туда сухофруктов, но, опять же, не кусками. Сначала она их распаривала, затем протирала, и получалась такая смесь, похожая на пюре. Это она смешивала с творогом и заворачивала в блинчики. Один в виде трубочки, другой в виде конвертика, третий ещё как-нибудь…

Она сидела у окна в кресле, в котором ещё когда-то сидела бабушка. Оно удобное, хотя и деревянное. Она не смотрела в окно. Она прислушивалась к звукам, которые доносились с кухни. «Они» – это дочь и зять.

Хлопнула дверь. Они ушли. Когда «мы» стало делиться на две половинки? На «они» и «я»? Оно разделилось, когда её выписали из больницы после инфаркта. Она так же хотела занимать место на кухне: готовить им завтраки, обеды, ужины… Но она понимала, что левая рука у неё теперь плохо работает. На второй день она разбила любимую чашку Алексея, на другой день она чуть не облила Олю кипятком. А когда она опрокинула на скатерть вазочку с вареньем, Оля сказала: «Мама, побыла бы ты в своей комнате, пока мы завтракаем». Она слышала эти слова, но воспринимала их по-другому. Ей слышалось: «Куда ты лезешь, старая карга? Сидела бы в своей комнате и не высовывалась».

Это было так страшно для неё, так обидно. Она ничего не ответила, а просто молча пошла в свою комнату, села в бабушкино кресло у окна. Не плакала, но слёзы лились сами собой. Она вспоминала. Вспоминала, когда это «мы» разделилось на «они» и «я».

Она вспомнила себя девочкой здесь, в Ленинграде. Она, мама и бабушка. Она с мамой в одной комнате, а бабушка в другой. Она всегда была ухоженной, мама и бабушка следили за ней. Платьица всегда выглажены, чулочки заштопаны. Папа погиб в войну. Говорили, что почти в последний день войны…

Она бегала в школу, ей было весело и интересно подолгу играть с подружками. Тогда было много детей, у которых были только мама с бабушкой, особенно здесь, в Ленинграде. Дедушек почти не было. Так она жила, радовалась жизни.

Потом не стало бабушки. А через несколько дней к ним пришли и сказали, что их будут уплотнять. В комнате бабушки поселятся другие люди. Мама не знала, что им ответить. Но когда какая-то официальная, но грубая и злая тетя назвала бабушку «гражданкой, проживавшей с вами по соседству», мама сказала, что это не соседка, а её мать. Ей ответили тогда: «Какая же она родственница, если у неё даже фамилия была другая». А фамилия у неё была – папина… Та женщина сказала собрать все справки, бумаги и идти к начальнику…

…Мама взяла справки, папину похоронку и документы об орденах. Мы пошли вместе.

У начальника была большая очередь. Когда мы, наконец, к нему зашли, то увидели за столом солидного мужчину с уставшим лицом. Он посмотрел на маму, протянул руку. Мама подала ему бумаги. Он начал их изучать, как вдруг оторвался от них и посмотрел на нас ещё раз. Затем он вышел из-за стола, назвал маму по имени-отчеству, взял её руку, поцеловал и сказал:

– Извините, ваш муж был моим командиром. Он фактически спас мне жизнь… Что у вас за проблема?

Мама объяснила, что у нас умерла бабушка, что нас хотят уплотнить, а она не знает, что ей делать. Он посмотрел документы и удивился, как это нас могут уплотнить, если у нас одна из двух комнат – проходная.

Он попросил оставить бумаги и пообещал, что проблема будет решена. Мы ушли, и в самом деле – больше к нам не приходили. Потом маме прислали официальное заключение, что наша квартира в плане имеет смежные комнаты, при этом одна из двух комнат проходная. А в таком случае квартира уплотнению не подлежит.

Так мы и жили вдвоём с мамой спокойно до тех пор, пока я не встретила Олега. А встретила я его уже на четвёртом курсе, когда меня направили на практику. Мы проходили конструкторскую практику на заводах и в конструкторских бюро. В бюро зам главного конструктора всем нам, практикантам, а нас было девять человек, объяснил, что у них за бюро, что они разрабатывают и какие у них традиции. Пожелал успешного прохождения практики, а если кому-то у них понравится, то «милости просим к нам на работу».

Меня направили в отдел вспомогательного оборудования. Когда я пришла к начальнику бюро, он определил меня в группу, в которой главным был Олег Борисович.

Когда я впервые увидела Олега Борисовича, то удивилась, что, хотя он был немногим старше меня, он уже являлся начальником группы. Серьёзный молодой человек посмотрел на меня, показал кульман и сказал:

– Пройдите к завхозу, получите инструменты и всё остальное, он знает.

Я сходила, получила инструменты: готовальню, карандаши, бумагу, резинки, линейки и прочее. После чего вернулась. Он дал мне задание, и я начала чертить. Конечно, я ещё тогда не конструктором была, а простым чертёжником. Но мне было очень приятно с Олегом, я поняла, что и я ему нравлюсь.

Практика прошла, я продолжила обучение в институте, но мне хотелось общаться с Олегом. Я всё рассказала маме. Она, улыбнувшись, сказала:

– Это твоя жизнь. Я тебе здесь не советчик.

И получилось так, что Олег стал жить у нас. Мама жила в одной из комнат, в которой раньше жила бабушка, а мы с Олегом стали жить в другой.

Всё было хорошо. Единственное но: Олег не хотел пока заводить детей, хотел ещё немного пожить, а детей завести немного позже. Я с ним соглашалась, он был старше меня, а значит, умнее.

Летом мы ездили отдыхать, нам дали путёвки от завода на Чёрное море. Кто в то время ездил на море, тот знает, какое это блаженство, особенно летом.

Вернулись обратно загорелые, счастливые, довольные. Через некоторое время я заметила, что меня стало тошнить, и мама сказала мне, что я беременна.

Когда Олег узнал, то сразу сказал, что ребёнка нам не надо, но я твёрдо решила оставить. Мы к этой теме больше не возвращались. Олег закусил нижнюю губу, и так почти все девять месяцев. Он мало разговаривал со мной, с мамой вообще почти не разговаривал.

Утром он поднимался, умывался, садился за стол, ждал, когда ему подадут завтрак. Завтракал и уходил.

Родилась моя девочка, моя ласточка, моё сердечко – Оленька. Она росла неспокойным ребёнком, часто по ночам просыпалась, плакала. Я брала её на руки, кормила. Только укладывала её в кроватку, как она снова начинала плакать. Я опять вставала, подходила, брала… Олег в это время ворочался и что-то бурчал.

И вот однажды, когда Оленьке было только три месяца, я вернулась с прогулки вместе с ней, и Олег сказал:

– Мне надоели твои пелёнки и писк по ночам. Я от тебя ухожу. Надоели вы мне со своими грязными пелёнками.