На двери было восемь замков. Зина не поленилась их пересчитать. Почти сразу нашла фамилию Марички. Нажала два раза, как было указано. Никакой реакции не последовало.

Это было довольно странно, ведь они договорились как раз на сегодняшний день… Зина снова позвонила. Тишина…

И тут внезапно дверь распахнулась. На пороге возник моложавый представительный с благородной сединой на висках мужчина лет пятидесяти.

— Не отвечает? — улыбнулся он.

— Да, — несколько смешалась Зина, — я тут звоню, звоню… Может, вышла куда. — Она растерянно пожала плечами. — Ну в магазин, может…

— Нет, она дома, — мужчина продолжал улыбаться. — Я только час назад ее видел. Да и дверь у них приоткрыта…

— Что?… — В душе Зины все обмерло. Голос дрогнул.

— Дверь в комнату открыта, говорю, — мужчина наконец перестал улыбаться. — Мне самому это странным показалось, но я не решился посмотреть, — теперь он выглядел совсем серьезным. Куда и делась дурацкая улыбка. — Вы заходите, — посторонился он. — Давайте вместе посмотрим, если что… — Он распахнул двери.

Зина почти побежала по темному бесконечному коридору огромной коммунальной квартиры, который как две капли воды был похож на ее собственный. Ей вдруг подумалось, что все эти длинные коридоры советских коммунальных квартир вечно будут сниться ей в кошмарных снах.

Вот и нужная дверь. Действительно, она была приоткрыта. А в образовавшуюся щель сквозняк выдувал край тяжелой шелковой занавески из плотного темно-синего шелка.

— И давно вот так? — Зина остановилась перед открытой дверью, не решаясь войти.

— Да я с час назад заметил, когда на работу стал собираться, — сосед пожал плечами.

— Что ж не вошли? — вспыхнула Зина.

— Ну как вам сказать… — смутился сосед. — Не в моих это правилах. Да и они не любили, чтоб к ним лезли. Конфликтовали с нашей сельской семьей — они ко всем вламывались без спроса. Я, в общем, не хотел портить отношения.

— Понимаю, — кивнула Зина, прекрасно знающая, что такое конфликты в коммунальной квартире.

— А вы входите, вы же ее подруга, так? — сосед испытующе смотрел на Зину.

Ей снова предстояло совершить такой страшный, даже в чем-то трагический шаг — войти в неизвестность… Ей было страшно. Сколько еще этого ужаса? Но выхода не было, пришлось решиться. И Зина, схватившись за дверь так, как утопающий хватается за соломинку, решительно шагнула вперед.

В комнате было темно — в первый миг она ничего и не разглядела. Единственное окно было плотно закрыто шторой из темно-синего шелка, из точно такой же ткани, как штора на входе, загораживающая дверь. Из-за этого мало что можно было разглядеть.

Сосед нерешительно топтался в дверях. Зина прошла через всю комнату и решительно распахнула штору на окне. В комнату хлынул яркий солнечный свет. Зина обернулась.

Маричка лежала на большой двуспальной кровати, на боку, повернувшись лицом к стене. Ноги ее были чуть согнуты в коленях. Одна рука была просто по-детски подложена под щеку. Другая безвольно свесилась вниз… Увидев, насколько неестественна эта поза, Зина все поняла.

— Гляди-ка! Она спит, — ухмыльнулся сосед, все-таки решившийся войти в комнату и теперь стоявший рядом с Зиной, — да еще так крепко…

Крестовская, не отвечая, сжав зубы, медленно подошла к кровати, ощущая терпкий, колючий ком в горле. Глаза Марички были открыты. Зина, надавив, прикрыла их пальцами. Тело девушки было еще теплым.

— Она не спит, — Крестовская обернулась к мужчине, изо всех сил стараясь не зарыдать, до крови прикусив губу. — Здесь есть телефон? Идите и вызывайте милицию! — Голос ее был спокойным, и говорила она четко.

— Что значит не спит? — сосед растерянно смотрел на нее.

— Умерла она! Мертвая… — все так же спокойно сказала Зина. — Вы поняли? Умерла. Идите и вызывайте милицию.

Соседа уговаривать не пришлось. Он умчался. Зина осталась наедине с телом Марички.

«Возьми себя в руки! — скомандовала она себе. — Ты, только ты можешь это сделать».

Она начала осматривать тело. Было 4 часа дня. Учитывая температуру тела, смерть наступила, самое позднее, час назад. Значит, около трех.

На тумбочке рядом с кроватью Крестовская разглядела пустой стеклянный пузырек из-под таблеток. Надписи на нем не было. Судя по характерному запаху, едва уловимому, там было снотворное — люминал или веронал. Да и Маричка выглядела так, как может выглядеть труп в подобной ситуации: все симптомы передозировки снотворного, в горле застыли рвотные массы… Словом, это действительно было похоже на отравление снотворным.

Рядом с бутылочкой лежал свернутый бумажный лист. Зина аккуратно взяла его в руки, развернула. Это была предсмертная записка. Крестовская не поверила своим глазам! Там было написано: «Сил нет больше жить. Ухожу туда, где нужна. Прошу никого не винить в моей смерти».

Это была обычная записка самоубийцы, но Зину поразило не это. Почерк! Крестовская не знала почерка Марички, она никогда не видела ничего, написанного ею. Но она прекрасно знала, кто написал эта записку. Это был почерк… Григория Бершадова…

Голова закружилась…

Маричку убил Бершадов. Каким-то образом он заставил ее проглотить таблетки, а потом написал эту записку. Это было издевательство — он прекрасно знал, что Зина придет сюда. И убил Маричку. Зачем?

Кроме того, Крестовская как профессионал не совсем понимала способа убийства. На теле Марички не было ни ссадин, ни синяков, ни следа от укола. Ни малейшего повреждения на коже! Значит можно заставить человека принять смертельную дозу таблеток? Значит можно заставить выпить снотворное добровольно?

Зина не понимала, ничего не понимала. Возможно, Бершадов воспользовался какой-то инъекцией, которая подавляет волю и делает человека невероятно внушаемым, и при этом следа от укола не видно. Даже если б не было дурацкой записки, все равно было понятно, что смерть Марички — дело спецслужб.

Зина знала, что самоубийство с помощью снотворного — любимый способ расправы именно над женщинами еще со времен самого начала возникновения НКВД. Спецслужбы всегда достаточно аккуратно заметали следы. И самоубийство научились инсценировать просто идеально. Никто бы не подкопался. Собственно, никто и не подкапывался, зная, что в подобных случаях расследования быть не может.

Почему Бершадов убрал Маричку? Зачем оставил издевательскую записку? Зина изо всех сил старалась не заплакать. Что за дикий мир, в котором разменной монетой может стать чужая жизнь? За что заплатила эта девушка — такая красивая, счастливая, живущая полной жизнью? За что с такой невероятной жестокостью у нее отобрали это счастье, эту жизнь? Нет, плакать было нельзя, ведь Крестовская уже включилась в борьбу. А значит, она должна держаться — до последнего.