Он развернул к себе левую руку, лежавшую на руле, чтобы взглянуть на часы, а правой рукой надавил на головку, включая подсветку циферблата. Почти половина второго ночи. Неподходящее время для пьяного вождения, да еще когда на руках нет убедительных документов, а ехать придется мимо освещенных пустырей, полных бродячих собак, и темных авторемонтных мастерских на бульваре Бэйс-лейн в Сан-Бернардино.

Разговор Фрэнка с Дафной должен был закончиться по меньшей мере час назад, и Фрэнк наверняка спал сейчас в своем грузовичке на больничной парковке.

Дерек прекрасно знал, что произошло в больнице. Фрэнк Маррити задремал над «Тристрамом Шенди», сидя на стуле в палате Дафны, но проснулся, когда кто-то заглянул в дверь. Человек извинился и пошел дальше по коридору, но к тому времени проснулась и Дафна.

Перед сном она почти не разговаривала, может быть, сказывались последствия анестезии, но сейчас она была полна сил и явно не рада видеть рядом отца.

Дерек знал, что на наклонном столике у ее кровати лежал блокнот, и Дафна написала в нем: «Ты разрезал мне горло», – прорвав в двух местах бумагу.

Фрэнк Маррити, бедняга, ответил что-то вроде: «Мне пришлось, ты задыхалась». «Кашляла», – написала она.

«Дафна, – возразил Маррити, – ты не кашляла, ты задыхалась! Ты могла умереть. Я люблю тебя, я спас тебе жизнь».

Девочке пришлось вырвать испорченный листок, после чего она написала: «Все было ОК… ты разрезал мне горло… не хочу, чтобы ты тут сидел». И, когда он, конечно же, стал уверять, что все сделал, чтобы ее спасти, что любит ее, она написала: «Я тебя ненавижу».

Дерек знал, что на этом месте Фрэнк Маррити слепо побрел к своему грузовичку и в конце концов заснул на сиденье, пообещав себе при первой же возможности напиться.

Возможно, одна из группировок успела разместить в палате микрофоны и записать все реплики Фрэнка Маррити. Но Дереку запись была не нужна.

В сотне ярдов впереди на темном шоссе вспыхнули два габаритных фонаря, а в зеркале заднего вида его быстро нагоняли две фары. Не похоже на полицейскую машину – скорее, пьяный за рулем. Это хорошо, решил Дерек, съезжая на медленную правую полосу, все копы в округе погонятся за ним и не обратят внимания на чинный старый «рамблер». Если он старый. Я забыл…

В это время из темной улицы справа быстро вывернула новенькая белая «хонда», оказавшись прямо перед Дереком. Он крутанул руль влево, но тут машина, ехавшая в сотне футов впереди, резко затормозила, перегородив ему левую полосу, а та, что настигала сзади, вильнула влево, словно обгоняя, но, вместо того чтобы проскочить мимо на свободную полосу, подалась капотом вперед, внезапно замедляясь.

Дерек ударил по тормозам, шины заскрипели, он уперся руками в баранку. Старенький «рамблер» качнулся, останавливаясь, и затрясся на подвеске. Бутылка водки выкатилась из-под сиденья и ударила его в левую пятку.

На лице у него проступила холодная испарина. «Зажали в коробочку, – лихорадочно соображал Дерек. – Можно дать задний ход, но на этой старой развалине не уйти. Можно с ними поговорить, можно договориться – они не должны быть жестокими, незачем им обижать старика…»

«Рамблер» все еще вздрагивал – он так часто вибрировал, что дрожь сопровождалась громким грохочущим треском, словно на крышу, на капот и даже на пепельницу сыпался мелкий град, хотя за ветровым стеклом разливалась лишь ночная чертота. А потом стрелка указателя температуры дернулась вправо так резко, что привлекла его внимание.

И пластмассовое рулевое колесо почему-то било током.

Сердце Дерека колотилось, он продолжал так отчаянно давить на тормоз, как цепляются за ствол дерева во время урагана.

Внезапно дрожь, грохот и электрические разряды прекратились, и он чуть не упал грудью на руль, словно лишился вдруг опоры.

«Рамблер» встал, хотя мотор продолжал работать. Дерек, заставив себя разжать сведенные на руле руки и вглядываясь за ветровое стекло, увидел, что машина развернулась наискось, пересекая центральную разделительную линию шоссе.

Ни одной машины вокруг не было, ни впереди, ни позади на широких полосах трассы, залитых светом фонарей; не было и светящихся указателей, только вдали светилась безликая полоска голубого неона. Глухая ночь окружала его, ворчал лишь работающий вхолостую мотор. Дерек неверной рукой потянулся к ключу, чтобы выключить зажигание, и тут заметил, что стрелка термометра вернулась к обычному положению на десять часов.

«Может, я отключился? – недоумевал он, чувствуя, что испарина все еще холодит лоб. – А эти парни в машинах просто взяли и уехали?»

Он запустил мотор и, осторожно сняв ногу с педали тормоза, перенес ее на газ. Машина рванулась вперед. Он было подумал, что толчок вернул в правильную позицию какой-то клапан или гидравлику, отчего машина двигалась с несвойственной ей плавностью, но скоро понял, что слишком свободно двигалась его правая нога.

Сердце все еще колотилось в груди, и Дерек старался глубоко дышать. Вырулив в левый ряд и набрав тридцать миль в час, он опустил руку и с силой вдавил кулак в правое бедро.

И совершенно не ощутил боли.

Через правую полосу он направил «рамблер» к обочине перед неосвещенным шлакобетонным магазином секонд-хенда, щелчком перевел рычаг передач в положение «паркинг» и, не заглушив мотора, осторожно выбрался из машины.

Он сделал два шага по ночному тротуару вперед, потом два шага назад. Потом поднял левую ногу и попрыгал по кругу на правой ноге. Зубам стало холодно – его рот был разинут. Он подумал, что скалится, как идиот.

Он сделал три глубоких приседания, сложил руки на груди и попытался изобразить русскую присядку. Опрокинулся спиной на холодный асфальт и захохотал, молотя по воздуху обеими ногами, как на велосипеде.

Наконец он легко вскочил на ноги и скользнул обратно за руль.

«Я так весел, словно пьян!» – процитировал он Эбенезера Скруджа.

Глубоко вдохнув и выдохнув, старик уставился на темные приземистые здания, на окаймляющие дорогу перечные деревья, уходившие в ночь и укорачивавшиеся в дальней перспективе.

На самом деле он не был пьян. Это была трезвость: не сомнительная, раздраженная трезвость нескольких часов или дней, а полная ясность после месяцев без выпивки.

В конце концов она все-таки умерла, пришло ему в голову. Теперь мне можно в больницу. И… у меня больше нет ни одной причины ненавидеть больницы! И я так много всего должен сказать Фрэнку Маррити – отныне он будет очень богат, здоров и благополучен.

К северу от городской черты Сан-Бернардино Уотерман-авеню переходила в трассу «Край света» и круто заворачивала в горы, огибая озеро Эрроухед. Резкие повороты, почти отвесные обрывы за ограждениями, крутые склоны гор усеяны высокими соснами, но в три часа ночи далеко на юге видны были только огни Сан-Бернардино, приглушенные и красноватые сквозь дымовую завесу. Лесные пожары по обе стороны хребта подсвечивали дымное небо, как на картинах ада Иеронима Босха. «Аврора инферналис», – подумалось Денису Раскассу.