Специально для тебя повторяю – если мы даже увидим сепаров, не трогать, пока не попадем на хутор – это грозит срывом операции.

– А нам обязательно идти с вами? – спросил Зинчук. Эх, вот от кого меня воротит, как от кучи протухшего дерьма. Но был приказ от Панкратова испытать его в деле. Да, Панкратов мертв, но приказ никто не отменял.

– Покажешь, насколько ты «свий», – усмехнулся я.

Экипировали всех нас качественно – тут тебе и британский камуфляж, и добротные берцы, и карабины с оптикой и глушителями, и на всякий случай гранаты, а для того, чтобы хутор потом сжечь – несколько «коктейлей Молотова». Один из наших – Пасюк, он и правда похож на крысу – с гранатометом на всякий пожарный.

По дороге Зинчук пару раз споткнулся, но, к счастью, идущий за ним Креминь каждый раз успевал его подхватить, так что если сепары и услышали шум, то вряд ли догадались, что это мы. Но я успел подумать, что зря все-таки я настоял на том, чтобы взять этого расфуфыренного офицеришку с собой.

Хутор захватили на раз – вломились в оба заселенных дома (кацапы даже не заперли двери), и началось веселье. Креминя и Кита я поставил дозором, пообещав заменить их чуть позже, а оставшиеся занялись пленными.

Нам достался тот дом, где были трое детей и свекор со свекровью. Обыскав дом и не найдя ничего интересного, мы принялись за дело. Стариков порешили сразу, а с бабы и детей (это для тех, кто любитель «свеженького» – у нас таких немало) начали срывать шмотки. Но только я собрался приступить к «сладенькому», как завибрировала рация. Вызывал Костолом.

– Савур, ты вроде говорил, что здесь должно быть двое детей? А тут только один, мальчик лет шести.

– Что ж ты мне раньше не сказал? А ну найти! Там должна еще быть девочка-подросток.

– Падлой буду, не видел, – ответил тот. – Пошукаем, что уж там.

– Кстати, коллеги с вами?

– Нет их здесь. Не знаю, куда делись. А кто они?

– Это не мое и не твое дело, равно как и то, куда они ушли. Значит, так надо. Вот только… кровь из носа, найдите эту девку, потом можете веселиться дальше. Отбой.

Я посмотрел на своих и гаркнул:

– Прекратить веселье! Найдем кацапку, тогда и продолжим, – скомандовал я своим. – Зинчук, Орлик, Паляниця – сторожить пленных. Пасюк – еще раз обыскать весь дом. Махно, Лелека – в третий дом, вдруг она там. Я на рации.

Через пять минут меня вызвал Лелека:

– Савур, тут на кровати явно кто-то лежал. Может, баба, а может, парочка. Ушли через окно.

– Б…ь! – выругался я по-кацапски. – Значит, так…

Но что «так», я сказать не успел. Неожиданно сильно, как от удара, распахнулась дверь, и внутрь влетела светошумовая граната, а за ней вторая, от которой пошел едкий дым. Потом мне дали по голове, заломили руки и стянули их за спиной пластиком и стянули ноги; рядом я услышал еще несколько хлопков – стреляли с глушителем. Корчась на полу от боли, я наконец-то начал что-то видеть. Зинчук стоял с поднятыми руками, а другие валялись на полу без движения. Мне в спину уперся ствол, и я услышал ненавистный голос своего родного брата Олега:

– Ну что, брате, помогли тебе твои ляхи с пиндосами?

Вечер 7 августа 2014 года. Саур-Могила.

Лейтенант бригады «Восток» Васюра Олег Тарасович, позывной «Остап»

Должен сказать, что ребят мне дали весьма неплохих, даже если забыть, что один из них – тот самый Семен Каретников, про которого я когда-то читал и чье военное искусство мне весьма импонировало. Шли они все более или менее бесшумно, несмотря на то что сумерки все сгущались. И по ним было видно, что оружие держать они умеют, в разведку ходили и кое-чему успели научиться. Особенно эти двое – Кашуб и Таныш. А Миша Левченко, он же Толстой – местный, знает здесь каждую кочку и ведет нас настолько уверенно, как будто у него прибор ночного видения.

Вот только времени на слаживание нам дали всего ничего – несколько часов. Я согласился с Каретником – именно такой позывной взял себе прославленный комкор, – что действовать нужно немедленно, как только начнет смеркаться. Сначала я отнесся к этому довольно-таки прохладно, но, увидев, что мои ребята могут и как они стреляют, подумал, что, может быть, мы что-нибудь и сможем. Я знал одно – не уйду с этой земли, пока она не станет вновь нашей – или пока меня в нее не зароют. Даже несмотря на то, что я вообще-то не местный.

Появился я на свет в славном (а ныне не столь славном) городе Львове. Мой дед, Олег Андреевич Васюра, в честь которого назвали меня, родился под Черниговом, учился на юридическом в Киеве, прошел всю войну, воевал с УПА, доучился на юридическом, но уже в Одесском университете, и в конце концов осел во Львове, где устроился на работу следователем. Тогда там пустовало множество квартир – местных поляков, коих в городе было большинство, после войны переселили в Нижнюю Силезию, а евреев – вторую по численности национальность в городе – перебили бандеровцы на пару с гитлеровцами.

Вскоре дедушка женился на местной уроженке (были среди украинцев и такие, хотя не так уж и много), а через год у них родился мой отец, Тарас Олегович. Назвала его так бабушка – учительница украинского языка и литературы – в честь Тараса Шевченко.

Но в восемьдесят шестом году, когда мне было всего три года, судили нашего однофамильца Григория Васюру, палача Хатыни. Отец мне потом рассказал, что он решил уехать не потому, что чувствовал какую-либо враждебность, а наоборот – многие знакомые подходили к нему, чтобы выразить свое восхищение нашим «родственником». Что было, к счастью, очень вряд ли – преступник был из-под Черкасс, а наши предки – из-под Чернигова.

Так мы оказались в Петропавловске-Камчатском, где отец получил работу на одном из заводов, а мама устроилась учительницей физики в одну из местных школ. Через год родился мой младший брат, Андрей. Жили мы тогда очень неплохо – северный коэффициент, особое снабжение, неплохая квартира, хотя, конечно, климат в Петропавловске не сахар. Но грянула перестройка, затем развал СССР, и жизнь в городе стремительно ухудшилась.

В девяносто пятом году, когда мне было двенадцать лет, а брату восемь, мама объявила папе, что уезжает на родину, и взяла нас обоих с собой. Но мне во Львове нравилось мало, и, как только