Со стороны пустыря, там, где до войны стояли ремонтные мастерские и где мальчишки на бетонированной площадке играли в цару, а девчонки в классики, небольшой дворик и огород Монгола, тот самый, который за два миллиона копал Ванька Коза, огораживал редкий дощатый заборчик.

Подходя к Калитке Мишкиного дома, мы услышали женский смех и голос самого Монгола. Мы опешили и не стали стучаться в калитку, а пошли к забору со стороны пустыря.

То, что мы увидели сквозь забор, смутило нас и повергло в уныние. Монгол привел домой чужую женщину. Огненнорыжее тощее создание сидело на приступках крылечка и лузгало семечки, доставая их из небольшого газетного кулечка, а Мишка выжимал двадцатикилограммовую гирю. Эту гирю все мальчишки поднимали только до колен, а выжимали ее, вернее толкали только Монгол и Мухомеджан. Гиря была странной прямоугольной формы с утопленной ручкой. Мишка корячился с гирей, лицо его побагровело, и он чуть не складывался пополам, выталкивая гирю в третий или четвертый раз. Рыжая заливалась звонким смехом. Непонятно, чему она смеялась, но чистый ее смех был приятен и рассыпался серебром. Тем не менее, рыжую мы возненавидели сразу и бесповоротно. Она уводила нашего друга. Это как чужая голубка, которая садилась на Римочкину голубятню, а потом уводила какого-нибудь ее сизокрылого. Разве можно представить, чтобы Римочка равнодушно взирала на это.

— Миш, не упернись! Кила вылезет! — первым не выдержал Пахом. Все захохотали, и в этом смехе была месть, неприязнь к рыжей и презрение.

Рыжая перестала грызть свои семечки и вопросительно посмотрела на Мишку. Монгол бросил гирю и повернулся в нашу сторону. Мы замолчали и осуждающе смотрели на Монгола, ожидая, что он бросится на нас и, может быть, даже со зла проломит забор, но он лишь криво усмехнулся, покрутил указательным пальцем у виска, взял под руку свою рыжую и увел в дом.

Мы молча потоптались еще на площадке и пошли искать Витьку Мотю. Витька выслушал наш взволнованный рассказ равнодушно.

— Ну и что? — оказал Мотя. — С вами что ль в пристеночки интереснее играть? Может, у него любовь!

И заметив на наших лицах растерянность, успокоил:

— Малы еще, раз не понимаете. Подрастете, поймете.

Чего мы поймём, Мотя не сказал.

— Может, и ты приведешь? — ехидно спросил Пахом.

— Не твое, Пахом, дело! Может, и приведу, — оборвал его Мотя и больше не стал с нами разговаривать.

Глава 19

Опять скандал. Разбойное нападение на дядю Павла. Больница. Счастливая встреча.

Новая жизнь дяди Павла.

Бабушка Маня вдруг снова зачастила к нам. Она плакала, закрывалась с матерью в зале, и они там долго о чем-то шептались, но чаще всего бабушка не таилась и рассказывала о неладной жизни сына с невесткой. И я опять представлял или «видел» то, что происходило у Павла в доме.

Варвара после Павлова суда словно взбесилась. Разговаривала криком, все ее раздражало, она могла без причины закатить истерику, часто плакала. Сначала Павел молча сносил все это, чувствовал свою вину. Потом запил. Пьяного Варвара на кровать не пускала, и он спал, где попало, на стульях, на сундуке. Иногда его приводили, и тогда он валялся на полу, после чего ходил недели две, как в воду опущенный, в рот не брал ничего спиртного, и когда Варвара, исходя криком, чистила его на чем свет стоит, виновато молчал и только хлопал глазами. А после снова напивался. Пил он вдумчиво, пьяный похож был на помешанного: звал кого-то, кому-то отдавал честь, скрипел зубами и, обхватив голову руками, плакал. Иногда пел что-нибудь фронтовое, порыбьи ртом хватая воздух и задыхаясь. А в глазах его была смертельная тоска.

Однажды, в день получки, он не пришел домой. Варвара ждала его, прислушиваясь к шорохам, просыпалась несколько раз ночью и вся кипела злом, готова была разорвать его на части.

— Ой, убили? — вдруг тихонько заскулила бабушка, — Чует мое сердце, убили.

— Как же, убьют его, — ненавидяще прошипела Варвара. — Нажрался, да завалился у кого-нибудь. Или в вытрезвитель загремел. А в глубине души шевельнулась, жившая там мысль: «Господи, убили — отмучилась бы».

А утром на работу ей позвонили из больницы. Ночью Павел поступил без сознания с проломленным черепом. Нашли его на улице. Утром, придя в сознание, он попросил сообщить о нем жене и дал телефон.

Варвара в больницу не пошла. Бабушку пустили на несколько минут, и она потом, вытирая концом платка тихие слезы, рассказала Варваре в надежде разжалобить ее:

— Плохой. Говорит — еле языком ворочает.

— А он им всегда еле ворочает. Деньги, небось, вытащили? — криво усмехнулась Варвара.

— Его остановили двое ребят и по голове железкой ударили… Видать, знали, что с деньгами идет, подкараулили.

— Вот и пусть святым духом питается. Я его кормить не собираюсь. На хрен он мне сдался?.. Хватит с меня. Я еще свою жизнь хочу устроить. Связалась, дура. Да хоть бы мужик был, а то глядеть не на что.

В тот же день Варвара подала на развод.

К дяде Павлу ходила бабушка. О Варваре он не спрашивал, и бабушка не упоминала про нее тоже, а когда проговорилась, что Варвара подала на развод, дядя Павел прореагировал спокойно, только губы скривились в горькой усмешке.

— Как же так получилось-то? — спросил отец дядю Павла, когда мы пришли к нему в больницу.

— Выпимши был. С получки с ребятами выпили. Только, Тимофеич, не подумай, выпили-то всего ничего. Так вот, только перешел через маленький мостик, хотел идти через скверик, там ближе. Подошли двое ребят: «Тихо, — говорят. — Пикнешь — перо в бок. Давай деньги». Я сделал вид, что полез в карман, а сам момент выждал и одному ногой в пах, а от второго не увернулся. Откуда у него железка в руках оказалась? Сразу не рассмотрел. Только почувствовал удар по голове и упал. Очнулся, никого нет, весь кровью залит, и подняться не могу. Не знаю, как на дорогу выполз. Там меня, видно, и нашли.

— Совсем обнаглела шпана! Куда только милиция смотрит? — возмутилась мать…

И вдруг неожиданно у Павла все определилось и сладилось, будто судьба, сжалившись над ним, дала ему передышку… И бабушка, и Павел не раз пересказывали эту историю: бабушка, не скрывая удовольствия, Павел с застенчивой улыбкой, выдающей смущение. Моя мать радовалась за брата, отец ободрял его, а мне снились (а, может быть, я видел наяву) картинки Павловой жизни, которые потом осколками собирались в единое целое…

В больницу к Павлу пришел Семен, с которым они