щеки впалые, в чем только душа держалась. А теперь настоящий здоровяк: лицо округлилось, и шея как у быка». «Армия откормила», — согласно кивала тетя Нина и с удовольствием отмечала, что и Ванька, и Колька у девок — нарасхват. «Конечно, — говорила тетя Нина, — золотые якоря, на фуражке золотая птичка, на погонах по две золотые звездочки и кортик сбоку, как у морских офицеров. Город-то сухопутный! Тут поневоле сойдешь с ума…».

— Так они, вроде, с Нинкой Козлихой ходят, — заметила мать.

— Да в том-то и дело, Шур… А как она их сразу двух перехватила — загадка с тремя неизвестными.

Этот факт приводил ее в недоумение и даже расстройство.

— Вот ведь, стерва, каких ребят взбаламутила, — возмущалась тетя Нина.

— Не говори, Нин. Столько девок хороших вокруг, а они вокруг этой сучки увиваются, — соглашалась моя мать.

— Да им, видно, сейчас хороших и не надо, — усмехнулась тетя Нина и, понизив почему-то голос, стала рассказывать матери, что слышала через стенку:

— Таня Голощапова ругала Кольку. Ты, говорит, что ж мать-то срамишь? С кем ты ходишь? С Нинкой, с проституткой. Вся улица знает. А он ей: «Да что ты переживаешь, мам? Я что, жениться чтоли на ней собираюсь!» А она: «Да хоть и не жениться. Что, других девок нет? Стыд-то какой!» А когда Ванька приходил, она и Ваньке выговаривала. Ванька смеялся: «Все, говорит, теть Тань, мы с ней больше ходить не будем».

— А и правда, — сказала мать, — вроде вчера Колька с Иваном вдвоем шли. Нинки не было.

— Ага, а Нинка через полчаса за ними вслед из дома вышла, — засмеялась тетя Нина. — Но это, Шур, еще что? Витька познакомил Кольку с Ленкой, за которой ухаживает, а Ленке, видно, Колька приглянулся, потому что мать как-то выговаривала ему: «Ты, говорит, смотри Ленку не вздумай от Витьки отбивать. Любит он её. А он ей: «Пустое это. Она его не любит». «Это она сама тебе сказала?» — спросила Таня. «Зачем, — говорит Колька. — Это и так видно». «Ладно, — вздохнула Таня. — Видно-то видно, да он не видит. Любовь-то, она слепая. Я прошу тебя, не крути ты ей голову». «Ладно, мам, я все понимаю».

— Неужто правда? — моя мать покачала головой, а в голосе ее было сомнение и удивление.

— Да чтоб у меня язык отсох, — побожилась тетя Нина, — Когда они громко говорят, у меня в спаленке за шторой, все слышно. Перегородки-то, сама знаешь…

Баян взорвался быстрым фокстротом Цфассмана. Чекарев закончил занятия и как всегда после этого начинал свой маленький концерт. Мы оставили разговоры и придвинулись поближе к баяну. Из дома вышла горбатенькая сестра Мухомеджана, Зина, и села на крылечко. Из полуподвала вылезла Лизка, сестра Изи Каплунского. Во двор потянулись соседи. Зашла на веселье Женька, а с ней обе Исааковские дочки: средняя Галя и Симадурочка. Исаак жил в соседнем дворе, а Женька ходила беременная и все время торчала у матери. Пришли и стали в сторонке Зойка Пирожкова с подругой. Скоро во двор набилось народу как на свадьбу. Женщины танцевали, а мы дурачились и смеялись беспричинно, глядя на Зойку Пирожкову и Лизку, которые танцевали друг с другом. Нам почему-то было неловко, и мы так прятали свое смущение.

Оживившийся Амир приглашал по очереди молодых женщин, и мы видели, как он вежливо кланялся и просил: «Разрешите вас!» А потом отводил партнершу на место и говорил: «Спасибо за танец». Амир спросил у Монгола:

— А чего вы не танцуете? Не умеете чтоли? Это же просто. Танцевать нужно уметь обязательно. Без этого ни с какой девушкой не познакомишься.

— А где научиться-то? — смеясь, спросил ВитькаМотя.

— Ну, я могу показать. А еще лучше, если девушка. Девушки все умеют танцевать.

— Нинка может научить, — сказал Монгол, краснея.

Нинка, к нашему удивлению, сразу согласилась. Утром мы сидели на прокурорском крыльце и ждали, когда выйдет Ванька Коза.

— Вань, позови Нинку, — попросил Монгол. Нинка вышла, и Монгол позвал:

— Нин, поди сюда.

— Еще чего! — фыркнула Нинка. — Тебе надо, ты и иди.

Монгол подошел и, смущаясь, спросил:

— Нин, ты на танцы ходишь?

— Ну! — не понимая, к чему Мишка клонит, подтвердила Нинка.

— А танцевать умеешь?

Глупее Монгол придумать не мог. Спросить у барышни, которая ходит на танцы, умеет ли она танцевать!

— Ты что, хочешь меня на танцы пригласить? — засмеялась Нинка.

— Не, Нин, — испугался Монгол. И разом выпалил: — Научи нас танцевать.

— Что, приспичило? Влюбился чтоли? — развеселилась Нинка.

— Еще чего! — разозлился Монгол. — Не хочешь, так и скажи!

— Ладно, ладно, — сказала Нинка примирительно. — Научу. Где будем учиться-то?

— У Каплунских. У них мать на работе. Они все время одни.

Софья Борисовна Каплунская, строгая красавица с гордой осанкой и мягкой походкой балерины, работала бухгалтером в богом забытой конторе «Вторчермета». Но она держалась за эту работу, потому что помнила, каких унижений стоило ей получить это место. Её нигде не брали на работу. Двери закрывались перед ней, как только начальник отдела кадров узнавал, что ее муж осужден по политической статье.

Им бы тоже не выжить, если бы не огород и соседи. Соседи то какую-нибудь одежду для детей принесут, то что-нибудь из еды. И гордая Софья Борисовна не могла отказаться от помощи. Когда к ней в первый раз пришла тетя Клава, Пахомова мать, со шматом сала, и Софья Борисовна, покраснев как рак, стала отказываться: «Зачем? Не надо. У нас все есть!», тетя Клава поставила руки в боки и глянула на Софью Борисовну так, что та сразу отвела глаза в сторону: «Ты свою гордость оставь! У тебя двое. Сама, как хочешь, а дети не виноваты. Их вырастить надо. Нука бери!» «А если б я оказалась в твоем положении, неужто не помогла бы? — уже тише сказала тетя Клава, заглядывая в её глаза». И Софья Борисовна сало взяла и больше от помощи отказываться не смела. Эта помощь шла от сердца.

Софья Борисовна отдавала из своих четырехсот рублей бухгалтерской зарплаты сто рублей некоему Дмитрию Моисеевичу, с которым ее свел портной Исаак, за устройство на работу. И Софья Борисовна была этому рада. Вопервых, она имела твердый заработок, вовторых, ей шел пенсионный стаж. Поэтому она старалась. Приходила в контору раньше всех, уходила позже всех, да еще прихватывала работу на дом.

Изя с Лизой целыми днями оставались одни. Еда чаще всего состояла из картошки. Хлеб, — когда был, когда нет. На день мать оставляла детям большую сковородку жареной на подсолнечном масле картошки, а когда кончалось масло, то кастрюлю вареной, и Изя, как старший,