Трава здесь была сочная и богатая, и телята опять паслись с жадностью.

Вздохнув полной грудью, он собрал сухие и твердые, как кость, сучья, разжег костер, сварил в прокопченном котелке чай из листьев земляники и съел кусочек жареной баранины с луком и пшеничным хлебом.

Теперь он сидел лицом к перевалам, как бы к прошедшим годам своим.

Их можно было разглядеть каждый в отдельности. Вблизи они были широкими, с тенистыми ущельями и крутобокими логами, потом делались узкими, снова расширялись, затем сливались и сходили на нет.

Среди них виднелся новый перевал-год. Самый досадный.

В тот памятный год доярок в совхозе прибавилось, и его призвали в скотоводы — поручили телят.

Телята рождались хилыми и часто болели. Едва он успевал чуточку выходить мальцов, как тут же их отбирали и пополняли гурт слабыми.

Он не спорил, думал: «Значит, так выгодно совхозу, а не тому или иному лицу».

Вскоре он заметил, что его поторапливают принимать новые и новые группы новорожденных. В работу он вкладывал свою дисциплину и напористость. Но удовольствия не получал: телята, которых он успел выходить, в других руках снова хирели. Что-то было не так, с самого начала не так.

Он не мог уже бездумно работать — на плечах лежал груз недавней победы.

Он думал: «Либо это дело с трудом поддается освоению, либо я просто недостаточно глубоко его понимаю». А его все поторапливали и поторапливали.

Как-то он слушал по радио передачу об академике Королеве. Одна мысль, высказанная ученым, сразу насторожила его: если сделаешь быстро и плохо, то скоро забудется, что сделал быстро, и будет помниться, что сделал плохо. А если сделаешь медленно и хорошо, то забудется, что сделал медленно, и будет помниться, что сделал хорошо…

Точно пелена спала с его глаз. Только подобные мысли не следует слушать холодным сердцем. Великие мысли — не те, что доставляют удовольствие разуму, а те, что вливают в тебя животворную силу и говорят тебе: «Иди!»

И, сидя у приемника, он вдруг явственно увидел перевалы, залитые солнцем, синеву неба, стадо тучных животных, а он сам стоит на вершине холма, ощущая себя не просто пастухом, а часовым и лекарем целого народа телят. И он засмеялся от всего сердца.

Но одно дело — воображать, другое — мочь. Нахрапом этого не достигнешь. Тут нужно терпение. И постоянство.

Он стал расспрашивать стариков. Обратился к опыту предков, к их мыслям, которые так легко предали забвению. Они соответствовали его характеру.

И, приложив все это к своему труду и опыту, бросил дерзкий вызов Привычному:

— Доведу телят до осени сам.

— Где ты такое видывал? — увещевал его зоотехник. — У каждого периода, когда выращивают телят, свой знаток. Не ясно тебе?

— Знаток периода… — Он рассмеялся. — Знаток телят, мне понятно. А знаток периода… Фу, давненько не смеялся с таким удовольствием. Потому телята и хиреют, что их перебрасывают туда-сюда, а как отвечать — все друг на друга.

И настоял на своем.

Рано утром телята, поднявшись уже, ждали его. Он поил их теплым молоком, каждого одаривая лаской. Если оставалось лишнее молоко, он, когда бывал в плохом настроении, спрашивал: «Н-ну, кто понахальнее?!» Телята, растерянные, топтались на месте, поглядывали друг на друга и поглядывали на него. Если же бывал в хорошем настроении, он обращался к ним: «Ну, кто красивее?» Те сразу бросались к нему, тыркались, оттесняли друг друга и лизали ему руки. Всем было хорошо и весело.

А когда началась весна, он погнал их в степь, привел на холмы, отливающие зеленью, а сам побежал к одинокой белой березе, такой близкой и понятной, обнял ее и долго терся щекой о ее ствол.

Яркое солнце отражалось на яркой зелени. И эта белизна березы, эта синева неба и эта зелень переливались в его сердце и потом долго стояли перед его глазами.

Он знал, что даже очень исхудалые коровы, кожа которых к весне обвисала складками, как только выходили в степь, тут же преображались.

Но эти телята, несмотря на то что и час водопоя и час отдыха соблюдал он аккуратно, всячески холил их, выхаживал, поправлялись, росли медленно.

«Почему так? Что еще надо делать?» — ломал он голову, да так и не находил ответа.

Он вложил в работу все силы, всю душу.

А когда пришла осень и взвесили телят, от обиды, досады он чуть не разрыдался. «Сколько труда положил, сколько выхаживал — и все зря…»

«Собачий ты хвост! — сказал он себе тогда. — Ты воображал, что знаешь скотину и стоит только тебе захотеть — все будет по-твоему».

И новый смысл открылся ему в той поговорке: не тот скотовод, кто хорошо пасет, а тот скотовод, кто ждет доброго приплода…

«А добрый приплод откуда?.. От раннего отела — вот откуда!»

От одной мысли об этом он в первый миг растерялся. Хлопотная эта вещь — ранняя случка…

«Менять время отела! Чтобы зародыши весной завязались… Когда тело матери насыщено полезными соками, цветами медоносными, разными минералами… Когда от солнца, горного воздуха кровь у нее густая-густая. Менять!» Вот к чему пришел он тогда.

А потом целый год провел в ожидании.

Этот год — пятый перевал — был, пожалуй, самый веселый и волнующий.

В середине марта прогремел гром и зарядили теплые проливные дожди. Снег сошел за какую-нибудь одну неделю. Маняще зазеленели горы. Наступила ранняя весна.

Он снова выгнал телят на летнее пастбище. Рядом пасли стадо коров.

На взлобьях холмов уже пестрели крохотные цветочки. Дни стояли ясные, лучистые. И так ощутима и прекрасна была небесная твердь.

На склоне лениво разгуливал племенной бык, эдакое чудовище с кольцом в носу.

Когда хороший бык в стаде — коровы спокойны, приятно возбуждены, приносят много молока, а если плохой — хуже нет: коровы бывают раздражены, вяло пасутся, ревут тоскливо, но особенно тяжело молодым телкам, когда в них просыпается чувство материнства.

Вот почему добрый бык в стаде — помощник пастуха, даже его союзник.

Но этот бык знал себе цену. А он, Кильдибай, уже спешил: поджимали сроки. Он подходил к быку с мольбой: «Ну, друг». Тот, окатив его взглядом: «Знаю, знаю… Дай передохнуть», — поглядывал вдаль. «Чтоб тебя!..» — ругался Кильдибай, но потом смягчал свою недостойную брань: «Чего сердиться? Дело же тонкое…»

Когда наконец бык снисходил, он, Кильдибай, чувствуя, как спина у него вся взмокла от волнения, записывал: «Рыжая телка. Родит в середине декабря».

Он все сделал, чтобы приплод получить в ноябре — декабре. Что, он о себе только думал? Нет, он обо всех думал, обо всем совхозе. Сердца у него хватит на всех.

Кажется, он