переходит друг в друга. У любви своя правда.

Она вошла в его жизнь светло и ровно.

Нурдидэ, любящая по-своему: не показно, не на словах, а с готовностью быть с ним рядом с зари до зари.

Нурдидэ, которая оценила его по достоинству и родила ему дочь и сына.

Нурдидэ, которая даже сквозь слезы слышит его.

Стоял ноябрь, подернутый клубящимся туманом.

Он жил теперь в постоянном ожидании и волнении, что будет, как оно получится, не погибнут ли телята от мороза, и не повлечет ли за собой этот ранний отел беду? Ведь еще никогда в совхозе коровы не телились так рано, в самом начале зимы. Люди не шли на это. Потому что хлопотливо, требуется хорошее стойловое кормление, теплый хлев.

Он все двери в телятнике обил войлоком, заменил подгнившие доски на потолке, утеплил все углы, сверкавшие изморозью, побелил стены, запасся сухой хорошей соломой для подстилки, проверил крышу, чтобы не протекала дождевая и снеговая вода. Работа, усталость — к этому он был готов. Но ведь не всегда твои усилия кончаются победой. Он это уже знал. Поэтому в жестах, словах его прорывалось нетерпение, даже раздраженность.

А гибкий, жилистый ветер уже вздымался от земли к небу, бились кроны деревьев, снег полз вверх по склонам и тревожно курились гребни холмов.

И вот когда все растворилось в белом потоке метели, пришло то, чего он ждал. Животные застонали в родовых потугах. Он зашептал по-мальчишески: «Наш день, други. Ведь я целый год ждал. Ну, милые…»

И началось, началось.

Он бросался к каждому теленку, золотистому, голубовато-серому, поднимал его на ноги, рассматривая придирчивым взглядом. Теленок открывал глаза, растопырив дрожащие ноги, тянулся к матери, а она тянулась к нему, желая обласкать его. И тут, не смея взглянуть в ее глаза, глаза, объятые ужасом, он уносил теленка от матери.

Ему тогда было грустно думать об этом. Но он вспомнил перевалы, ведущие счет годам.

И каждый раз, увидев родившегося теленка, крупного, такого живого и красивого, он преображался. И, закутав его в овчинную шубу и подняв, как ребенка, в снежном кипении нес к себе в телятник.

Он уже знал — правда, сперва только чувствовал, догадывался, а потом, роясь в книгах, натолкнулся на мысль ученого, вдруг подтвердившую его догадку, — живое существо, которое новорожденный видит в течение первых часов после появления на свет, оставляет в нем, новорожденном, неизгладимый след, подчас на всю жизнь. Имеет значение именно первое увиденное живое существо и его добрый, ласковый жест.

Вот потому-то, отлучив маленького от матери и опустив на ноги у печки, дышавшей жаром, он принимался гладить и ласкать его. А ласки у него хватало на всех.

Знаешь ли ты эту тайну и охвачен ли ты нежностью к слабости этих беспомощных, бестолковых существ — не в том ли сокровенный смысл профессии скотовода?

В телятнике было столько забот, волнений — ведь возле теленка иной раз надо дежурить, как у постели больного: ты услышал хрип в его дыхании и это тебя встревожило. А тут еще зоотехник, к мнению которого ты должен был прислушаться, а ты резко повернул по-своему, следит за тобой и кривит губы:

— Мороз-то прижимает. Ну, как же теперь?..

И в тишине его голос звучит зловеще.

В другой бы раз он оборвал его на полуслове: «Знание — штука серьезная, я согласен. Но твои знания — пока только твои. Не мешай!» Но сейчас речь шла об ответственности: болезни и падеж, год назад считавшиеся естественными — не без того, мол, — теперь стали бы для него, отважившегося сломить привычное, угрожающими, роковыми. Потому он смиренно просил об одном:

— Ради бога, займись своим делом…

А мороз, пронизывающий ветер и буран набирали силу, впрямь тревожа.

И каждое утро он поил своих подопечных теплым молоком и неистово выскребывал полы и щедро застилал их сухой подстилкой. А потом, выгнав телят на длинный пролет, давал им пробежку.

Зима в том году выдалась затяжная. В первые же сырые апрельские дни у других скотников многие неокрепшие, слабые телята простудились, заболели. И в многолетнем Привычном уже выявилась ущербность. И все-таки главный экзамен был впереди, на подходе к осени.

Однако же именно его телята раньше всех покинули стойла и двинулись гуртом на холмы, на весенние выпасы, с тем, чтобы летом уйти в урочища на плоскогорье. И хотя после майского праздника сразу захолодало, задождило, телята перенесли это легко и залоснились новой шерстью.

Каждое утро он первым делом ощупывал их головы, осматривал шерстистые ноги, гладкие, как кремень, копыта; как огня избегал сырых пастбищ и пастбищ, изрытых сусликами, чтобы животные не поедали травы, землю вокруг норок и — упаси бог! — не схватили кишечной болезни. Она-то и губит скотину, точит ее изнутри, не дает расти. Поэтому поутру он пас там, где растут тысячелистник, пижма, зверобой, ранняя полынь — незаменимое лекарство от подобных болезней и лучшее средство для аппетита.

А когда небо очистилось, земля немного подсохла и задышала, наступила теплынь. Благодать! Брызнули и запылали на солнце целые поля колокольчиков, дикой гвоздики, белой ромашки, земляники. Небо стало таким шелковисто-синим, что ему казалось, будто оно полощется над головой.

Он уже знал, что самое драгоценное время — это первые недели, первые месяцы, когда телята быстро растут, — вот когда надо обеспечить удачу. В эту пору спокойствие, самоуверенность нужно отложить в сторону, если ты хочешь довести дело до хорошего конца.

Но тут уж одного пастбища недостаточно. Самое время прикармливать, да по строгим нормам. Если не знать, как кормить телят на мясо, понесешь большой убыток. Здесь, брат, и недокармливать худо, закармливать тоже не к добру.

Говорили ему: «Душа меру знает, лишнего не съест, а что съест, то на пользу».

Поверил он этому тогда и стал телят кормить вволю. А они зажирели, завяли, потеряли аппетит, перестали расти. «Ах, дурак… ума своего нет, так слушайся других», — досадовал он и начал давать телятам такую пробежку, что те за неделю сбросили жир, подтянулись и снова стали пастись с жадностью.

И к концу лета у них — приземистых, длинных, широкогрудых — спина, поясница, ляжки, крестец обросли мясом, созрели.

Осень в том году затянулась против обычного, в степи травы, корма хватало.

А когда выпал первый снег, он пригнал свой гурт к весам, где уже толпились скотоводы. Взвесили его телят. Взвесили — и все застыли от изумления: вес их превосходил самые смелые ожидания.

Но тут кто-то из молодых скотоводов бросил:

— Что-то здесь не так. От жира у них вес!

— Не иначе… — поддакнул другой.

— Да уж, наверно… — откликнулся Кильдибай