тэру тут же последовали за ней, словно услышав приказ. Между Марой и лапами Герцога они даже не выбирали. Теор очнулся как раз вовремя, что б увидеть конец разгрома. Он был на утесе, будто кто-то позаботился, чтоб ему было хорошо видно. Лучники связали его, но в сумятице боя мало за ним следили. Мог бы и сбежать.

— Их не должно быть здесь! — кричал Теор незнамо кому. — Корабли должны были уйти!

Ландцы, если и слушали, не поняли причитаний на языке Островов. Тот, кто привык видеть себя лучшим, не пытался освободиться. Даже не думал об этом. Корабли-близнецы полыхали дружным заревом, Рогатую Бухту заполнили мертвые тела, которые тут и останутся, и, наверное, дадут этому месту название Бухта Скелетов. Теор смотрел с утеса и плакал, как ребенок.

Наэв цеплялся за шелково-нежный песок мелководья и жадно хватал ртом воздух. Выполз и даже кровью пока не истек — ложный камень Инве, видно, все же его хранил. Он не разобрался еще, застряла стрела в животе или в ребрах, смутно понимал, что и то, и другое скорее всего смерть. Так же смутно чувствовал боль при каждом движении. Но выполз, потому что помнил, что так надо. Стебли жесткой прибрежной травы скрыли его наполовину. Как и многие на Островах, Наэв о Герцоге привык думать как об упыре с длинными когтями, что лично разрывает пленников на куски. В полу-сознании он, как наяву, слышал истории о стальных шипах и бичах, которыми они пугали друг друга в детстве. На Острове Леса, когда они четверо шептались ночами, Наэв все надеялся, что Ана в ужасе прижмется к нему. И боялся, что она прижмется к другому. Но она слушала, не бледнея. Он впился зубами в песок, хватая реальность так же судорожно, как воздух, — только не засыпать! Регинцы обходили берег в поисках живых и троих уже нашли. Алтив, Алэд и Фалмар — следует благодарить судьбу, что регинцам не достались женщины. Наэв знал, что пленников потащат в замок, где расправятся празднично и жестоко. Знал, что скоро найдут и его. Инве уберег ему с тем издевательским смехом богов, что преследовал Наэва всю жизнь, — дал выжить и стать пленником.

Герцог оказался высоким и седовласым, прямым и величественным, несмотря на годы. Он лично возглавил отряд, что ударил в тыл и решил исход боя. Наэв вроде даже ощутил к нему уважение. Пленникам, которых бросили к его ногам, Герцог ничего не сказал, даже насмешки. Эти смертельно опасные для Ланда паразиты были почти мертвы, а, значит, не интересовали его больше. Очень давно разбойники чуть не оставили Ланд без господина, и Наэв почему-то ждал увидеть на его лице страшный шрам от той раны. Ничего подобного не было. Рядом со стариком островитянин узнал воина, которого одолел с таким трудом. Теперь без шлема рассмотрел его лучше. Да, совсем юный, года на три моложе Наэва. Он сидел на песке, выглядел, будто сейчас упадет, а посреди светлых волосах кровь запеклась кусками. Кольчугу с него тоже сняли в поисках ран на теле. Под кольчугой оказалась алая и наверняка дорогая туника. "Сын Герцога!" — догадался Наэв, заметив сходство. По летам мог бы быть и внуком. Оба белокурые, у обоих черты лица резкие, тонкие, этакие ястребиные. Среди регинцев мало сохранилось таких лиц, чуждых югу, как их далекие северные предки. Наследник Ланда сокрушенно кивал и похоже выслушивал от отца упреки. А Наэв признал, что сражался парень отлично, и победить такого воина — большая честь. "Вот старик мне и воздаст. За его разбитую голову, наверное, новую казнь изобретет".

Люди Герцога притащили еще одного пленника и спросили, что делать с ним.

Разумеется, Наэв его узнал.

А ведь еще мгновение назад казалось, что хуже быть не может…

Отныне бывший побратим Теора знал, что они не просто попались регинцам. Что это его, Наэва, Господин Морской наказывает с жестокостью, которая Герцогу и не снилась.

Сын Тины все еще что-то шептал сам себе и не сопротивлялся. Попытался наклониться к телу Милитара — его грубо толкнули вперед.

— Что ж, — сказал Герцог. — Ты нас не обманул.

Алтив первым произнес слово "предатель". Теор замер и словно резко проснулся. Что-то очень страшное вспыхнуло в его пустом взгляде.

— Что?

— Убийца своих братьев!

Алтив был ранен в шею, говорил, сплевывая кровь, и голос звучал как бульканье сквозь розовые пузыри на губах. Теор сделал шаг к нему. Что-то ломалось в нем, руки тряслись, как у спившегося, губы шептали "Нет…". Он закричал "нет" вслух — Морю, скалам. Не Алтиву, а всему, чему Алтив до последнего вздоха будет верен. Булькающим обвинениям глубин, проклятиям Жриц, всему, что чтил народ Островов, — не его народ отныне. "Ложь! Вы же сами…," — голос прерывался, слов было не разобрать. Милитару, Отцам-Старейшинам, Островам он пытался кричать, что они не смеют с него спрашивать, — и никто не слышал. И Море смеялось от имени его якобы отца Алтимара.

— Убийца своих! — повторил Алтив, и Теор вцепился ему в горло.

Герцог сделал знак не вмешиваться. Руки разбойника были связаны, но ослабшие веревки не удержали его ярость. Бывший лучший из лучших и не заметил, как парой движений управился с путами, а регинцы в ужасе дивились его силе.

— НЕТ НИКАКИХ БРАТЬЕВ… ТОЛЬКО ЛОЖЬ… ПОЧЕМУ ВЫ ОСТАЛИСЬ В БУХТЕ? ПОЧЕМУ?…

Некому было остановить Теора, как во время ссор с Наэвом. Всей мощью он вдавил полуживого Алтива в землю и задушил слово "предатель". Задушил и Алтива, но понял это слишком поздно. Он резко отпустил руки, шарахнулся от тела назад. Смотрел, как когда-то на Посвящении, медленно понимая, что натворил. Кошмарные сны стали явью, а обвинения Алтива — правдой: Теор убил своего. Смотрел долго, отрицая и принимая. Запинаясь, произнес свое обвинение Островам: "Но вы же сами убийцы… И растили убийцами нас". И рухнул на песок.

Наэв смотрел, и руки холодели не только от потери крови. Тысячу раз успел повторить: "Если б не я, этого бы не случилось". Одна подлость на лесной поляне. Восемь десятков жизней, Милитар, корабли, Теор, что был ему братом… Теору тоже конец. Если не регинцы повесят, то отомстят свои. Если руки на себе не наложит, то уж точно рехнется. Не важно теперь, по своей воле или нет он выдал Бухту. Давно в лучшем из лучших было что-то на грани, и вот надломилось. Тысячу раз Наэв признал: "Я в ответе". Отныне он знал, почему Инве сберег его. Знал, что не сдастся регинцам, — нельзя