Прошу открыть, когда понимаю, что открывать она не собирается. А потом приходит сообщение на телефон. Она просит уйти. Не могу. Не могу уйти. Уйду — потеряю. Снова пишу, прошу впустить, дать возможность поговорить. Мне хочется проснуться от этого кошмара, но он всё не заканчивается.

Я сажусь на ступеньки. С грустью думаю, что сегодня пятница. Я обычно забирал их к себе. Лина, к тому времени, как я приезжал, уже успевала нажарить полосатых блинов. Она складывала их в контейнер, и мы ехали ко мне на все выходные. А блины иногда начинали есть прямо по дороге. Лина кормила меня с руки… Бля*ь… Как будто в другой жизни было.

Я не знаю, где найти выход. Убивать, еще не родившегося ребёнка? Могу ли взять на себя такой груз. Жить с женщиной, которую не люблю? Нет. Лучше сдохнуть в одиночестве. Отпустить Лину? Нет. Лучше сдохнуть прямо тут и сейчас.

Подъезд постепенно погружается в полную тишину. Смотрю на часы, уже полночь. Достаю телефон и пишу очередное сообщение.

"Я не знаю, в праве ли просить прощения, но я прошу. Прости меня, за то, что всё испортил, что не удержал нашего тихого счастья."

Вижу, как птички меняют цвет, значит сообщение прочитано, но ответ она не пишет. Не будь там Тигрёнка, я бы звонил в дверь, я бы весь подъезд на уши поставил, выбил бы ее к чёрту, не знаю, но я бы был сейчас рядом с ней, а не сидел на лестнице.

"Лин, поговори со мной."

"Давид, ложись спать."

"Здесь холодно и неудобно."

Через какое-то время дверь открывается, и я вижу своего ангела.

— Милая, — подскакиваю к ней, но она вытягивает руку вперёд, не подпускает меня к себе. Делаю шаг назад, прячу руки в карманы.

— Давид, пожалуйста, не мучай меня, уходи.

— Я хочу, чтобы ты знала. Свадьбы не будет.

— А что это меняет? — грустно спрашивает она. — Будет ребёнок, которому нужен отец. Отец, который будет рядом, а не приезжать на пару часов. Я понимаю Ева не нуждается в деньгах, как это было со мной. Ей не придётся считать копейки, сидеть одной с ребёнком. Но это не значит, что быть матерью — одиночкой хорошо, даже при деньгах. Я не стану той, из-за кого ребёнок лишится отца. И ещё, я в понедельник напишу заявление…

— Лина, Господи, какое заявление?! — закрываю глаза ладонями, пытаясь справиться со злостью. Она хочет уйти из моей жизни, сжечь мосты и не пересекаться. Глаза начинает щипать, задираю голову, чтобы сдержать слёзы, готовые вот-вот скатиться.

— Уходи, прошу, — тихо просит она. Перевожу взгляд на Лину, и слеза всё-таки срывается с ресниц, катится раскалённой лавой по щеке. Она её замечает и на лице отображается ещё больше боли. — Не рви мне душу, и себя не мучай.

— Если честно, то не вижу смысла тянуть это жалкое существование. Человек не может жить без души, а моя душа, хочет меня покинуть, — голос глухой и безжизненный.

Я правда не понимаю, зачем, для кого, вставать по утрам. Я не хочу, как прежде, потому что знаю, может быть по-другому. Лина обнимает себя за плечи и не перестаёт тихо плакать.

— Я виноват, но прошу, не оставляй меня. Я справлюсь, разберусь, только будь рядом.

— Давид, я не вижу выхода.

— Я его найду. Обещаю. Только будь рядом.

— В качестве кого?

— В качестве смысла жизни.

Не выдерживаю, обнимаю её, прижимаю к себе так крепко, как могу. Хочется вдавить в себя, стать единым целым, чтобы больше никто и никогда не смог нас разделить. Лина сотрясается от слёз в моих руках, а я словно силой изнутри наполняюсь. Она не отталкивает, цепляется за лацканы пиджака, а я укутываю её полами пальто.

Мы так и стоим в полутемном подъезде. Я боюсь нарушить момент, поэтому молчу. Хотя мне очень хочется узнать, о чем она думает.

***

ЛИНА

Уснуть не могу, даже ложиться не пытаюсь. Сижу на кухонной табуретке, прижав к себе ноги, обнимаю себя за коленки. Только сейчас понимаю, насколько дорог стал мне Давид. Как глубоко внутри меня поселился это мужчина. Как больно от мысли, что его больше не будет рядом. А его не будет. Как бы мне не не нравилась Ева, ребёнок здесь не при чём. А если она узнает про нас, она меня заклюёт, жизни не даст. Я боюсь не за себя, за своего ребёнка. Быть матерью-одиночкой несладко, никому не пожелаю. И думаю я, опять же, не о Еве, скорее о ребенке, которого она носит. Пусть Тигран редко говорит, но я же знаю, как ему был нужен папа, и вижу, как он тянется к Давиду. Ребенку хочется, чтоб у него были и мама, и папа. Нет, я не стану той, из-за кого он лишится отца. Как у них сложится, неизвестно, но меня там точно быть не должно. Я же сама себя потом загрызу. Жаль, придётся сменить работу. Но другого выхода я не вижу.

В темноте кухни засветился экран телефона, больно резанув по глазам. Читаю сообщение от Давида. Перечитываю несколько раз и опять начинаю реветь. И дыра в груди снова разрастается. "Наше тихое счастье." Да, оно было и оно было прекрасно. Почти два месяца, за которое Давид стал роднее всех родных. И кажется, я его всё-таки люблю. Иначе, почему так больно от того, что я его потеряла.

Телефон снова засветился:

"Лина, поговори со мной."

"Давид, ложись спать"

Пишу в ответ, не позволяю себе слабость набрать его номер.

"Здесь холодно и неудобно."

Приходит ответ. Пытаюсь понять, что это значит. Глупое предположение приходит в голову, верится с трудом, но я иду и смотрю в глазок. И просто не верю своим глазам.

Давид сидит на ступеньках, сцепив руки в замок с зажатым в них телефоном и опустив голову. Сердце обливается кровью, ускоряет бег. Он здесь сидит столько времени и ждёт. От этого так хорошо, что становится ещё хуже.

Открываю дверь и выхожу в полумрак лестничной площадки. Он реагирует сразу, но я выставляю руку вперёд, не позволяю подойти ближе.

Я прошу его уйти, делюсь своим мнением и виденьем ситуации. И, конечно, сообщаю, что хочу уволиться. То, что он будет против, ожидаемо, а вот его слёзы… И мне становится нестерпимо больно за нас. Его признания, и греют, и режут одновременно. Он просит быть рядом, и я хочу этого, всей своей израненной душой, но ведь это неправильно. Он обнимает меня прижимает к себе, укутывает в свое пальто. Согревает не только тело, отогревает душу.

— Мне, кажется, что я тебя люблю, — шепчу совсем тихо.

— А мне не кажется, я точно знаю, что люблю, — так же тихо отвечает он.

ДАВИД

— Пустишь? — спрашиваю. Она молча кивает.

Обессиленные, опустошённые и вымотанные эмоционально, засыпаем практически сразу, стоит нам лечь. Крепко обнимаю Лину и обещаю ей и себе обязательно найти решение.

Утром просыпаюсь от того, что под бок забирается Тигран.